"Юний Горбунов. Софья Палеолог " - читать интересную книгу автора

матери. Тот самый, где венчали Софью. Едва уцелела уютная церквушка внутри
него, стерегущая во время стройки святые гробницы. Вот так возьми да и
развались северная стена на позор камнеделам московским. Счастье, хоть людей
вблизи никого не оказалось.
По улицам Москвы ползли-змеились слухи, что не иначе как от заморской
царевны, набравшейся в Риме латинской веры, идут сии напасти. На каждый
роток не накинешь платок.
Софья на людях появлялась редко да еще взяла моду выезжать в повозке,
чего московляне до сей поры не видывали.
Теперь они много были вдвоем. Иоанн Васильевич любил ее покои, ее
опочивальню. Софья хотела, чтобы любил. Сначала невольно, а потом почуяв
тяготение Иоанна Васильевича, она творила вокруг себя маленький ромейский
мир памятной и любимой Мореи. Окружала себя нарочито нездешними вещами,
мебелью, безделушками.
Ей нравилось делать Иоанну Васильевичу словно бы нечаянные сюрпризы и
наблюдать за тем, как неумело старается он спрятать, не выказать свое
удивление и тайную за нее гордость.
Так было, например, с креслом дивной работы болонца Аристотеля
Фиораванти - свадебным подарком коронодержательницы Софьи венценосному
супругу. Высокую, затейливо украшенную резьбой спинку сего трона венчал
черный византийский двуглавый орел.____ Завернутое в холст кресло-трон
проделало вместе с Софьей тысячеверстый путь через всю Европу.
Не вдруг велела Софья его развернуть и поставить на глаза Иоанну
Васильевичу. Выбрала момент. После любимой им вечерней утехи. Вскочила в
рубашке, оставив его на постели, откинула со спинки трона холстину и
уселась, по-девчоночьи подогнув под себя ноги. Ночная свеча не абы где
стояла - в ее неверном свете коронованные головы орла, забралом опущенные
крылья, сильные когти, охватившие спинку, мерцали загадочно и державно. А
белый комочек Софьи, ее текущие по плечам волосы и долу опущенные глаза
являли саму Белую Русь-Московию в отеческом лоне царя-императора.
Иоанн Васильевич был поражен мизансценой, и долго царило молчание в
опочивальне.
Софья вернулась в постель и набором немногих уже знакомых славянских
слов поведала супругу о своем римском знакомце Аристотеле, мастере-строителе
и пушечнике, коих свет еще не видывал. Что этот самый Аристотель у себя в
Болонье не знамо, каким чудом перенес на 35 футов в сторону колокольню
церкви св. Марка вместе с колоколами. А другую - св. Власия в Ченто, - что
опасно отклонилась от отвесной линии, он умудрился выпрямить, не потревожив
при этом ни одного камня.
Иоанн Васильевич, казалось, слушал вполуха, а сам завороженно смотрел
на мерцающего орла о двух головах, будто перелетевшего к нему из покоренного
турками Царьграда. Одна голова орла словно бы на Литву повернута, а другая -
на Сарай. И сильные когти почти уже держат добычу...
Софья об орле молчала - не ее, мол, это ума дело. Но утром другого дня
велела поставить трон в Аудиенцзале великокняжеских хором.
Каменные церкви, что и говорить, нет-нет да и падали на Руси. Исконные
руссские древоделы камня побаивались - тяжел, холоден, неподатлив и какой-то
нездешней хитрецы требует. С мягким, как воск, деревом, коего в Московии
видимо-невидимо, обходиться было привычнее. И Богородице в деревянном-то
храме - как у Христа за пазухой.