"Юний Горбунов. Софья Палеолог " - читать интересную книгу автора

как-то весело мелькнуло, что это ничего, что лишь бы Иоанн Васильевич...
Москва, нашептала ей потом боярыня, совсем на днях похоронила Иоаннова
брата - Георгия.
Застолье было, но невеселое по случаю траура. Впрочем, столы ломились
от яств.
Потом две молоденькие девушки заплетали и расплетали ей волосы, отвели
в спальный покой, раздели, оставили одну.
Вошел Иоанн Васильевич и стал против нее. Он, слава Богу, не знал ни
латыни, ни греческого, а она не умела по-русски. А то о чем бы говорить?
Софья как будто в смущении и растерянности перебирала волосы, лежащие
теперь поверх перепоясанной рубашки. Она опять смотрела на себя его глазами
и думала о себе его мыслями. Но страха уже не было. Уже была игра.

"Это даже лучше, что она такая... нашенская".

Иоанн Васильевич сел на край разобранной постели. Софья тотчас, как
научили, опустилась на колени и стянула легко подавшийся сафьяновый сапог,
потом другой. Выпавшую на ковер монету зажала в ладони и лукаво отвела руку
за спину. Не вставая с колен, смотрела на супруга снизу вверх чуть
приоткрытыми влажными губами.
Она играла самозабвенно, видя и радуясь, что он принимает все за чистую
монету.

"А ведь эта девка - греческая принцесса Палеолог, владычица
византийской императорской короны!".

Иоанн Васильевич протянул ей руку и помог встать.

"А я сейчас брошу ее на ложе и сделаю женой".

Софья потупила глаза. Иоанн дернул за конец ее пояса, и он упал на
ковер.
...Потом, уже ночью, Софья снова осталась одна. Горела свеча в высоком
канделябре. Змеился пояс на полу. Она вспомнила и разжала ладонь. Золотой
английский нобиль лежал на ней, загадочно поблескивая. Ладонь была в розовых
отметинах. И Софья вдруг захохотала. Безудержно, от души, ничего и никого
уже не опасаясь. Даже слезы выступили на глазах. Ей представилась жирная
распаханная земля, какую знала она по легендам морейской Аркадии. Земля,
готовая принять и вскормить любое зерно, брошенное в нее. Такой вот парящей
жирной пашней предстала ей теперь ее страна, ее новая империя. И хохот,
хохот так и тек из нее, облегчающий, уносящий страхи и неизвестность.

Аристотель Фиораванти

Весной следующего 1473-го, когда Софья была на пятом месяце, в Москве в
очередной раз полыхнуло. Огонь занялся прямо на княжем дворе, едва ли не в
хоромах великой княгини, и беременная Софья натерпелась страху.
Сгорело начисто и подворье всевладыки. Головешки еще дымились, когда
скончался и сам митрополит Филипп.
Еще через год рухнул почти уже возведенный соборный храм Успенья Божьей