"Николай Горбачев. Звездное тяготение" - читать интересную книгу автора

Да, руки... Они у него большие, лопатообразные, с редкой черной
порослью волос. Когда во время обхода он брал меня за локоть или плечо,
поворачивал, казалось, сжимали железные тиски. И вид решительный, будто он
собирался вырвать руку или выкрутить плечо. Вспомнив это, я уже хотел
ядовито заметить, что с таким "золотом" в самый раз быкам рога крутить, но
удержался и только усмехнулся. Мое молчание она, должно быть, расценила
по-своему, как согласие с ней. Принялась сыпать передо мной добродетели
хирурга. Я в душе смеялся, слушая ее, как он режет все эти аппендиксы,
грыжи, желчные пузыри. Но мне, черт возьми, не легче, что он разделывается с
этим всем, будто повар с картошкой! У меня пропала злая веселость.
- Понятно, есть такие - обдерет и фамилию не спросит.
- Что ты, мигенький! - Обида и жалость прозвучали в ее словах.
Повернувшись от тумбочки, она с искренним удивлением уставила на меня
зеленоватые глаза, - я успел почему-то подумать: "Могло же вот такое
кроткое создание присниться в образе кошки!"
- Правда, такую операцию ему придется делать первый раз, но убеждена
-- будет хорошо. Да ты не беспокойся! - Она подошла к кровати, нагнулась, с
жалостью и теплотой спросила: - Переживаешь, мигенький?
Она немолодая, у нее есть дочь, и, может быть, в ее вопросе я
почувствовал неожиданно материнское участие. Что ж, ей не менее тридцати
восьми, а мне девятнадцать - ровно в два раза моложе. Но я не изменю своему
настрою - быть ядовитым: мне теперь все нипочем. Сказать ей словами
Кромвеля? "Вы сидите здесь слишком долго... Во имя господа бога уходите!"
- Знаете, что сказал королю Карлу Первому знаменитый Оливер Кромвель,
предводитель "железнобоких". - Я с внутренней усмешкой смотрю на нее и, как
и предполагал, вижу - испуганно, будто их дернули изнутри, дрогнули ее
глаза, растерянно приоткрылся рот. Лицо опять стало наивно-детским. - Нет,
не скажу, - медленно говорю я, подавив в себе желание. - Вот другое:
"Доверять неразумным ощущениям - свойство грубых душ".
Она молчит, стараясь понять мои слова, смотрит пристально, так, что я
отвожу глаза.
- Письмо бы хоть тебе... - наконец начинает она. - Давай напишем,
есть же девушка? Давай, мигенький!
Вот оно! Не первый раз она затевала со мной этот разговор.
Мне опять становится весело от мысли: хоть она в два раза старше меня,
но я больше ее понимаю во всей этой жизни. В ней сидит еще какая-то
наивность, а мой критицизм даст возможность видеть жизнь без сладенькой
пряничной глазури, какой мы ее нередко сами смазываем. "Эх, милая сестричка,
какая же ты... Ай-ай-ай!" Но тут же мне приходит неожиданно шальная мысль: а
что, если в самом деле... написать Ийке?.. Нужен я ей теперь как пятое
колесо в телеге! И все-таки... пощекотать нервы, испытать совесть?..
Галина Николаевна перехватила мою усмешку, спросила:
- Как ее зовут?
- Ийя.
- Трудное имя. Я напишу ей, мигенький. Хорошо?
- Ладно. Только под мою диктовку.
- Вот и умница, вот и молодец, - повторяет она в шутливом
замешательстве: не ждала, что после многих отказов на этот раз так быстро
соглашусь, - Сушись, мигенький, а я бумагу достану. Сейчас...
И пока она достает из тумбочки ученическую тетрадь, авторучку, у меня в