"Николай Горбачев. Ракеты и подснежники " - читать интересную книгу автора

- И домой не приходишь?
- Нет, домой приходить буду. А в общем, скучать некогда. Дел по горло.
С прибором одним еще связался. Он для учебных тренировок, для контроля
работы операторов. Вот и сижу по вечерам, конструирую. А другим офицерам
командир тоже скучать не дает. Индивидуальные задания придумал, чтоб
основательнее изучить нашу чудо-технику.
Ехали уже около двух часов. Впереди показался спуск в Чертов лог - так
мы окрестили это место, когда прокладывали дорогу к дивизиону. Ефрейтор
Мешков навалился на баранку, напрягся, на скулах вздулись желваки. Предстоял
трудный съезд. На дне лога была трясина. Среди непроходимого гнилого
валежника росли одни осины. Сосны и кедрачи отступили на высокие берега
лога. Чего только не использовали мы тут, когда строили дорогу, - фашины,
гати, укрепляли насыпь песком, делали водосбросовые канавы! Офицеры и
солдаты работали в грязи, возвращаясь в городок, валились с ног, а к утру
полотно снова расползалось, затягивалось трясиной. И все-таки люди победили.
Дорога окончательно расстроила Наташку: она вся как-то сжалась,
полузакрыла глаза, молчала. А я стойко упирался в дверцу кабины, рука моя
онемела. У меня было ощущение какого-то страха, острое предчувствие, будто
вот сейчас Наташка скажет: "Остановите машину" - и, забрав чемодан, пойдет
назад, на вокзал. И хотя ничего подобного не было - она приклонилась ко мне
беспомощным комочком, - но, кажется, эта вот боязнь и заставляла меня без
умолку говорить о строительстве дороги, городка, о нашей комнате, о соседях
-- семье майора Климцова, будто это могло удержать ее, не дать ей
возможности сказать те страшные слова. Впрочем, была и другая причина...
Тысячу раз я давал обет побороть в себе робость, скованность в
отношениях с Наташкой, давал с тех пор, как познакомился с ней, но даже и
теперь не избавился от этого.
Машина наконец вырвалась из густолесья Чертова лога. Солнце уже
поднялось на уровень вершин деревьев, ударило в глаза, и сразу стали видны
золотистые, тонкие, точно паутинки, трещины ветрового стекла. На сосны будто
надели короны: они запылали радугой красок; солнце пригрело, растопило на
иголках слюдяные пленки льда, подожгло капельки влаги на кисточках игл.
От нестерпимого блеска, высокого синего-синего неба, открывающегося в
прогалине вершин, слезились глаза.
Прижав Наташку к себе, я зашептал ей в самое ухо:
- Красота-то какая! Наше с тобой утро!
Она вдруг тихо попросила:
- Костя... Останови...
Только сейчас я увидел: с ней творится неладное. Мешков успел
затормозить тягач - ей стало плохо. Потом он сбавил скорость, не раз еще
останавливал машину: Наташу душили тяжелые приступы тошноты. На нее было
больно смотреть. Она сникла, сквозь смуглую кожу лица проступила бледность.
Сначала я пытался шутить о ее неудачно устроенном мозжечке, потом стал
про себя костить глухомань, проклятую дорогу, доставлявшую немало бед,
портившую всем нам кровь. Дорога эта ломала машины, технику, создавала в
нашей службе дополнительные трудности. Особенно доставалось от нее шоферам и
стартовикам - им после каждого рейса приходилось драить машины, прицепы,
ракеты... А теперь вот она укатала Наташку!
С облегчением вздохнул, когда за крутым поворотом дороги, среди
деревьев, показался наш гарнизон: цепочка из четырех одинаковых офицерских