"Борис Леонтьевич Горбатов. Письма товарищу " - читать интересную книгу автора

самого дорогого гостя. И пока ты спал, женщины стирали твою соленую от пота
рубаху и тихо, чтоб не разбудить тебя, грустно пели.
- Вот и наш так где-то воюет! - вздыхали женщины и показывали тебе
карточку "нашего" в рамочке из ракушек.
И с этой карточки глядело на тебя незнакомое и как будто очень знакомое
лицо, словно это был товарищ из соседнего взвода: такая же пилотка,
сдвинутая на правое ухо, тот же расейский нос, и честные, простецкие глаза,
и веснушки, как звезды... И за долгие месяцы войны стали тебе эти
прифронтовые села второй родиной, и старушка в подслеповатой хате - словно
вторая мать, и дивчата - как сестры, и босоногие синеглазые ребятишки -
точно родные дети. И не раз, глядя на них, думал ты растроганно: "Вот и мои
где-то так..."
Но стоит тебе и твоей роте, товарищ, отступить на один шаг, одну пядь
нашей земли отдать врагу - и фашист ворвется в это село, чтобы грабить, жечь
и убивать. У знакомого плетня, под вишнями, он расстреляет старушку за
сына-красноармейца; знакомую тебе карточку в рамочке из ракушек, озоруя,
изрешетит пулями; дивчат, которых ты целомудренно звал сестрами, изнасилует;
босоногих ребят, твоих приятелей, продаст в рабство; село разорит,
испакостит и взберется с грязными солдатскими сапогами на резную деревянную
кровать - на твою кровать, товарищ! - чтоб сыто храпеть среди чужого ему
горя, слез и стонов.
На Дон я гляжу теперь, на тихий и вольный Дон, и там, в дыму и пламени,
вижу Ростов, многострадальный Ростов, славу нашего фронта.
Забыл ли ты Ростов, товарищ, и ноябрьские дни, и лед на донских
переправах, и виселицы в Ростове, и над тротуарами синие ноги повешенных?
Забыл ли ты, как встречали нас - избавителей - мученики Ростова и как бежали
немцы, и вкус и запах победы, и сияние воинского счастья?
А мне вспоминается старушка в ветхой шубенке. Как бежала она за нами по
тротуару, как, задыхаясь, кричала:
- Деточки! Деточки! - и, добежав, сунула мне в руку какую-то баночку.
- Что это? - удивленно спросил я.
Но она ничего не могла объяснить, только повторяла:
- Деточки! Деточки!
И я взял эту баночку - пузатую, какого-то старомодного вида, теперь не
делают таких, - и на ней увидел ярлык. Старческим, аккуратным почерком было
написано: "Гусиный жир. Смазывать в морозы нос, щеки и лоб".
Спасибо, бабушка! Мои ребята до дна использовали твою баночку. Гусиный
ли жир, твоя ли материнская ласка согрели нас, но зимой у нас обмороженных
не было.
И теперь, когда я вижу, как горит Ростов, мне вспоминается эта
старушка, похожая на мою мать. Как бежала она за нами... Как крестила нас
вслед мелкими-мелкими крестиками... И провожала долгим взглядом. А мы
уходили по таганрогскому шоссе, навстречу новым боям.
Да, товарищ, велика наша родина и широки ее просторы, но нет у нас
клочка земли нелюбимого, пяди земли недорогой. Здесь каждый вершок полит
кровью отцов и дедов, соленым, трудовым потом, горячей слезой. И на каждом
клочке живут и трудятся родные люди. И за каждый вершок земли больно. И за
каждый пустырь охота драться. И за каждое село глотку готовы мы перегрызть
врагу.
Оглянись назад, товарищ, - родные села за твоей спиной, привольные