"Борис Леонтьевич Горбатов. Непокоренные " - читать интересную книгу автора

спины, ждал, пока склонятся еще ниже.
- Ниже, ниже! - шептали Антонине подруги. Она не умела кланяться, она
никогда не кланялась так. И спина ее начинала дрожать, ожидая удара.
У старика архитектора была одышка. Когда он склонялся в поклоне, кровь
приливала к его дряблым щекам, и его начинал мучить кашель. Он давился им и
склонялся еще ниже. "Когда-нибудь я так и умру!" - думал он при этом.
Наконец комендант отвечал небрежным кивком и проходил мимо, к себе.
Антонина старалась не глядеть на подруг, подруги не глядели на нее. Старик
архитектор грузно опускался на стул и принимался долго и мучительно кашлять.
Постепенно Антонина успокаивалась, только спина настороженно
вздрагивала при каждом стуке дверей. "Только бы не били! Только бы не били!"
Подруги успокаивали ее: "Дурочка, кто же станет нас бить? Мы же служащие
городской управы". Городская управа казалась им убежищем.
Но однажды утром в жилотдел ворвался синий от злости немецкий
лейтенант. Брызгая слюной, он кричал что-то бессвязное и все тыкал в свои
часы. Инженер Марицкий попытался объясниться с ним. Дрожа всем телом, он
бормотал, что через полчаса, всего через полчаса, рабочие придут на квартиру
господина лейтенанта и сложат печь. Он сам, инженер, придет и, если угодно,
сам все сделает. Если он и опоздал на полчаса - всего на полчаса, господин
лейтенант, - то только потому, что господин полковник приказал послать людей
на его квартиру, а рабочих рук нет, и хотя мы объяснили господину
полковнику, что господин лейтенант...
Лейтенант слушал его оправдания и медленно расстегивал свой поясной
ремень. "Что он хочет делать? - удивлялась Антонина. - Зачем он
расстегивается?" - И вдруг услышала свист ремня в воздухе и крик. И тогда
она сама закричала в ужасе и закрыла лицо руками. Ее спина мучительно
заныла, словно это били ее. А в воздухе все свистел и свистел ремень и с
тяжелым стуком падал на что-то мягкое.
Все, кто был в комнате, отвернулись или потупились, чтобы не видеть,
как хлещут ремнем большого, взрослого, всем в городе известного человека.
Было стыдно... Было невозможно смотреть. И только молоденькая Ниночка,
счетовод, широко раскрытыми от удивления и ужаса глазами смотрела на эту
сцену. Впервые в своей жизни видела она, как бьют человека.
А немец все продолжал и продолжал хлестать Марицкого ремнем, и теперь
уже не со злобой, а методично, деловито, как машина, по лицу, плечам и
спине. Инженер стоял перед ним согнувшись, большой, широкоплечий. Он не
уклонялся от ударов, не кричал, не плакал. Он только втянул голову в плечи,
съежился и старался руками закрыть лицо. Плечи его вздрагивали.
Странная тишина царила в комнате. Молчали люди у своих столов. Молча
бил немец, молча принимал удары инженер. Страшное, постыдное молчание.
Потом немец спокойно и медленно надел ремень, одернул мундир и вышел.
Все продолжали молча стоять у своих столов. Антонина плакала. Марицкий
смущенно поднял глаза. Он попытался улыбнуться, чтобы скрыть смущение и
боль, но мускулы его лица судорожно дрогнули, не выдержали, и вместо улыбки
получилась жалкая, больная гримаса. Он закрыл лицо руками и разрыдался при
всех.
С тех пор и стала вздрагивать спина Антонины при каждом громком окрике,
при стуке дверей, при звоне шпор на лестнице. Она не ходила теперь по
улицам, а шмыгала. Прижималась к стенам. Боялась перекрестков. Она теперь
всех боялась, даже Тараса. Ей было страшно в городе, вчера еще, до немцев,