"Борис Леонтьевич Горбатов. Непокоренные " - читать интересную книгу автора

родном и веселом. Ей было страшно дома, вчера еще, до немцев, уютном и
милом. Ей было страшно на земле.
Она плакала теперь часто и по всякому поводу. Плакала на службе,
плакала дома, глядя на Марийку, дочку, плакала в постели, слыша шаги Тараса.
Она подурнела и состарилась от слез. Боялась глядеться в зеркало. "Нельзя
плакать! - убеждала она себя. - Я совсем стану старой. Как я покажусь
Андрею, когда он вернется?" Но при мысли об Андрее она снова принималась
плакать.
А за стеной всю ночь напролет шагал Тарас. Его шаги гулко отдавались в
скрипучей тишине домика. "Все ходит и ходит. Все ходит и ходит. Меня
проклинает".
Но Тарас теперь редко думал о ней.


5

Он думал теперь о Насте, о дочке. Он следил за нею тайком, исподлобья,
острым, внимательным взглядом. Она удивленно спрашивала:
- Вы чего, папа?
- Ничего, - отвечал он и вздыхал.
Но какая-то тайная мысль мучила его, не давала покоя. Он спросил
однажды жену, недовольно морщась:
- Не пойму я, мать, вроде наша Настька красивой стала? А?
- Хорошая, - гордо ответила Евфросинья. - И похвалить не грех -
хорошая.
- Да-да... - горько вздохнул Тарас. - И я гляжу...
В другой раз он спросил:
- А сколько ей лет... нашей Настьке-то?
- Восемнадцать, отец. Неужели забыл?
И опять он тяжко вздохнул.
- Да, восемнадцать, как забыть, помню. Ох-хо-хо!
Раньше Тарас и не замечал Насти среди других ребят, наполнявших дом.
Своя и чужая детвора шумела и возилась во всех углах, он глядел только, чтоб
его инструмента не касались. Всем остальным занимались школы да комсомолы.
Дети росли, стаптывали сапоги, сами находили свое счастье. А сейчас никого
не было - ни комсомола, ни школы. Он был один, Тарас, - глава фамилии. И
судья и учитель. Он один отвечал за души детей.
На беду, некстати, не ко времени вдруг расцвела и созрела в эту горькую
весну Настя. Налилось весенним соком тело, стало упругим и жадным. Пришла ее
пора любить, страдать, ждать своего девичьего счастья.
Какого счастья? У Тараса сердце ныло, когда он глядел на Настю. Ее дома
не видно было и не слышно. Она ходила тихо, и работала тихо, и разговаривала
тихо, больше молчала. Сядет у окошка, на лавку, и - молчит. Сидит и молчит.
"Почему молчит?" - мучился он. Сидит и молчит. Сидит и молчит. И странно
так, тяжко молчит, о своем думает. О чем? О каком счастье мечтает? Молчит
все.
Он следил за каждым ее шагом.
- Не ходи на улицу, - строго говорил он, заметив, что она надевает
платок.
- Хорошо, - покорно отвечала она, аккуратно складывала платок и