"Гор Геннадий Самойлович. Замедление времени" - читать интересную книгу автора

лупу. Роман С.Семенова на сцене стал вдруг полифоничным, напоминал прозу
Федора Михайловича Достоевского.
Терентьев в крошечном театре на двести мест продемонстрировал
необыкновенное режиссерское искусство, умение показать жизнь в ее разбеге, в
движении, в разрезе, во всех аспектах, жизнь, какой она всегда бывает на
улице и дома и почти никогда - на сцене.


12

Факультет, на котором я учился, назывался "ямфак" - факультет языка и
мышления. Не знаю, кто придумал это название, наверное сам академик Марр.
Побродив по разным тысячелетиям и векам в поисках древних корней живых и
мертвых языков, он лихо подъезжал к университету на сером рысаке,
запряженном в высокие, щегольски выглядевшие санки, где вместо кучера
восседала румяная голубоглазая девица, словно сошедшая с картин Венецианова.
Румяная красавица монументально восседала на козлах, подолгу ожидая
читавшего лекции академика. Она высокомерно посматривала на зачарованных ее
деревенской красотой студентов.
Лекции академика Марра нельзя было назвать популярными, - это было не
только введение в языкознание, но попытка создать новую философию языка,
способную воскресить прошедшие времена и точно установить меняющиеся стадии
человеческого мышления.
Кроме Марра на ямфаке были другие крупные языковеды: Щерба, Якубинский,
Жирмунский. Помню, как меня охватил восторг, когда я понял на одной из
лекций, что язык - это культурная среда, в которой мы обитаем, нечто вроде
второй, но уже духовной "биосферы", связывающей каждого со всеми и создающей
из истории одновременность, в которой мысленно перекликаются разные
поколения и аукаются разбредшиеся во времени и пространстве люди.
В меня буквально врезалась услышанная на семинаре фраза: "Родное слово
- "свой брат", оно ощущается, как своя привычная одежда или, еще лучше, как
та привычная атмосфера, в которой мы живем и дышим".
Среди студентов, слушавших вместе со мной Якубинского, Щербу,
Эйхенбаума, выделялся не по возрасту солидный юноша в странных очках с
половинкой стекла, одетый более тщательно и аккуратно, чем его небрежные
товарищи. Этот юноша при подходящем случае мог волшебно преобразиться и
превратиться в Щербу, в Якубинского, Жирмунского, Эйхенбаума или даже в вас
самих, если у вас была характерная индивидуальность. Это был Ираклий
Андроников, будущий лермонтовед, писатель и талантливый художник устного
рассказа, в котором рассказчик и герой соревновались в мимике, в жесте, в
артистической игре, с документальной точностью передающей игру самой жизни.
Ираклий Андроников, так же как и я, часто ходил из университета в
Институт истории искусств слушать лекции Тынянова и Энгельгардта.
Профессор Б.Энгельгардт был человеком большой культуры и выделялся
своеобразием своей теоретической мысли. Осталась в памяти его талантливая
статья "Идеологический роман Достоевского", соревновавшаяся своей глубиной
со знаменитой книгой другого крупного ленинградского литературоведа
М.Бахтина "Проблемы творчества Достоевского".
И Б.Энгельгардт, и М.Бахтин, и В.Комарович изучали не только
философскую мысль великого писателя, но и сложную новаторскую форму