"Гор Геннадий Самойлович. Замедление времени" - читать интересную книгу автора

Это замечали и отмечали многие. А Б.Л.Пастернак писал в "Охранной
грамоте" о годах юности: "Эти годы в нашей жизни составляют часть,
превосходящую целое, и Фауст, переживший их дважды, прожил сущую
невообразимость, измеряемую только математическим парадоксом".
Фауст и Мельмот - они рано поразили мое юношеское воображение.
Проблема, занимавшая Гете, Матюрена и Бальзака, философская проблема
конечного и бесконечного по отношению к недолговечной человеческой личности
казалась мне познавательно интересной, но далекой от жизни. Каждому
здоровому юноше его собственная жизнь кажется бесконечной величиной, а
сделка с чертом - сомнительной и абсурдной. Без понимания вечного единства
конечного и бесконечного невозможно понять скрытую механику жизни, а
юношеское мироощущение, которое не признает ничего конечного, слишком
оптимистично, чтобы увидеть трагическую сторону жизни, ее границы.
Я неправильно понял Тынянова и вообразил, что искусство - это своего
рода силок, с помощью которого ловят всегда старающуюся ускользнуть жизнь. Я
не догадывался тогда, что между настоящей жизнью и настоящим художником
существует совсем иная связь, чем между охотником и дичью.


8

Сменовцы, члены литературной группы, в которой я состоял,
интересовались европейской и американской прозой двадцатых годов. Они читали
и перечитывали Жана Жироду, Марселя Пруста, Дос Пассоса и даже Джойса, уже
перешагнувшего через границы многих стран, в том числе и через границу
Советского Союза.
Литературную молодежь привлекала стремившаяся к стилистическому
парадоксу гибкая и кокетливая фраза Жана Жироду, умение раннего Дос Пассоса
передать безостановочное течение жизни, поток людей, предметов, чувств,
вышедших из берегов строгой логики классического романа. Джойс поражал
другой особенностью. В прозу, посвященную изображению хмурой обыденности, он
ввел ассоциативный прием, свойственный только поэзии, и посредством слов
поворачивал каждый большой и малый предмет, в том числе и мир, так, чтобы
читатель мог увидеть все его стороны и грани.
Знакомство с новинками зарубежной литературы могло осуществиться только
благодаря работе переводчиков. В те годы возник новый, небывалый тип
переводчика, в сущности не столько переводившего с одного языка на другой,
сколько магически превращавшегося в Жироду, Дос Пассоса, Пруста, вдруг
заговоривших на русском языке.
Таким магическим свойством обладал занимавшийся переводами эрудит и
философ Франковский, переведший "В поисках утраченного времени" Пруста, и,
разумеется, Валентин Стенич.
У Стенича была внешность героев тех романов, которые он переводил. Это
врожденное сходство он усугублял одеждой и манерами. Поступки его были
подчас парадоксальны, как и его остроумие.
Помню, как мы стояли с ним в коридоре Государственного издательства на
третьем этаже нынешнего Дома книги. К нам подошел молодой начинающий
писатель М. Разговор зашел о Льве Толстом. М., сделав капризное выражение
лица, сказал:
- Лев Толстой очень плохой писатель. Я могу это доказать без труда.