"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

Блок давно уже заменял мне учебники и объяснял моим чувствам то, что
было еще недоступно моему разуму: мир поэтичен и многомерен, и только
глухие, слепые и неумные люди живут в одном измерении, где все всегда в
фокусе и застыло, как на моментальном снимке, сделанном уличным фотографом.
Чувства во мне были сильнее и разумнее разума, и благодаря им я ощущал,
как меняются предметы и явления и как мир спешит на свидание с моим
сознанием и становится музыкой, волшебно возникающей из-под клавиш
фортепиано, по которым бегают пальцы Моцарта или Шопена.
Длинные пальцы Моцарта или Шопена бегали по невидимым клавишам и в тот
роковой для меня час, когда я сидел в Соловьевском саду с раскрытой книжкой
Александра Блока в руках.
В этот час и возникла передо мной Поликсена, словно ее создала музыка.
Два клена тут же поспешили запереть ее в раму, а услужливая Нева тотчас же
превратилась в фон для картины, которую ткал вместе с Шопеном случай.
Все вдруг превратилось в сцену полутрагической комедии: и то, что она
взяла из моих рук Блока, и то, что произошло чуточку позже.
И только в то мгновение, когда книжка очутилась в ничего не
подозревавших руках Поликсены, откуда-то упала на нее и на меня тишина.
Невидимые Моцарт и Шопен с гневом удалились. Ведь книжка же побывала в
скарлатинном бараке и вместе с легкими музыкальными строчками Блока
предлагала ни о чем не ведавшей девушке озноб и жар, а может, даже и смерть.
Я выхватил из рук Поликсены томик Блока и, ничего не объясняя, кинулся
от нее бежать.
Так возникла пропасть, через которую я пытался перебросить жалкий и
ненадежный мост.
В моей памяти уже давно сидели цифры, номер ее телефона, который
беспрерывно напоминал мне о себе и по ночам не давал спокойно спать.
Телефон мог создать непредвиденные возможности, превратив меня в
невидимку, спрятавшегося за расстоянием и тем не менее сумевшего объяснить
свой казавшийся совершенно необъяснимым поступок.
Жалким, сумасшедшим, вдруг отделившимся от меня голосом я назвал этот
номер невидимой телефонистке, нетерпеливо и раздраженно переспросившей меня.
И все смолкло, все превратилось в паузу, в ту первозданную тишину, когда еще
не существовало ничего: ни цифр, ни голосов, способных назвать какую-нибудь
цифру.
И откуда-то издалека, словно из другого измерения, я услышал тихие
гудки. Тайна чужого пространства на минуту приоткрылась мне: уж не жила ли
Поликсена в особом, заколдованном мире, который своими гудками пытался
расколдовать телефон? Затем возник голос и вдруг оказался даже не рядом, а
внутри меня. Это был голос Поликсены, отчужденный и нежно-суровый.
Я стал что-то говорить ей о Блоке, о его стихах, о том, что в страницах
блоковского томика пряталась смертельная опасность для нее, и что я перестал
понимать, для чего существует пространство с его расстояниями, и что мое
чувство требует от меня, и от нее, и от самой жизни, чтобы это расстояние
исчезло, как оно волшебно исчезло сейчас, когда я слышу ее голос.
В ответ я услышал:
- Меня это мало трогает.
И снова наступила тишина.
Расколдованный телефонный мир пропал, и вместо слов Поликсены я услышал
разгневанный голос телефонистки: