"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

- Повесьте трубку.
Вскоре Поликсена перевелась в другую школу и затерялась в огромном
городе. И только цифра, застрявшая в моем мозгу, только номер ее телефона
напоминал мне, что ее исчезновение не было абсолютным. Он дразнил меня
долго-долго безнадежной возможностью мнимо приблизиться к ней, еще раз
услышать отчужденный голос, а затем остаться один на один с тишиной.


9

Я поступил на факультет с непривычно звучавшим названием: ямфак, что
означало - факультет языка и истории материальной культуры. Здесь преподавал
академик Марр, и название факультета звучало, как первая фраза его
вступительной лекции.
Я посещал множество лекций, и на некоторых из них я чувствовал себя
так, словно сидел на скамейке Соловьевского сада и слушал того, кто,
казалось, держал в руках невод, в котором, как только что пойманная рыба,
билась Вселенная.
Но мой ранний и преждевременный опыт мешал мне хмелеть. Я слишком
отчетливо помнил Володю Писарева и цену, которую Володя заплатил за то, что
он вовремя не догадался, что у чуда есть изнанка. Вот об изнанке всякого
чуда и думал я, слушая слишком красноречивых профессоров, и позволял себе
хмелеть, когда оставался один на один с томиком Блока.
Блок разлучил меня с Поликсеной, но зато он дал мне власть над
предметами и явлениями, которые я с его помощью расположил в своем
возбужденном воображении, словно все плыло в реке моих чувств, несших меня
вперед, как когда-то несла стремительная и шумная Ина.


Кроме воображаемого мира, рядом был еще и другой, реальный. В этом
реальном мире я иногда забывал о Блоке, о Поликсене и об окне с синевой, еще
недавно повсюду сопровождавшей ее, чтобы быть ее постоянным фоном.
Мои однокурсники и однокурсницы пришли на ямфак из самой жизни. Здесь
были демобилизованные красноармейцы, бывшие шахтеры, окончившие рабфак,
недавние буденновцы и крестьяне. Один из них знал множество стихов и громко
читал их в коридоре. Не сразу я догадался, что это был поэт и все стихи,
которые он помнил, он сам и написал. У широколицего поэта не было сапог. Он
ходил в тапочках. Из порвавшейся тапочки торчал грязный палец с толстым
желтым ногтем. Этот палец смущал меня своим несоответствием всей
университетской обстановке и моим представлениям о том, как должен выглядеть
поэт.
Поэт выглядел, как выглядела сама жизнь, и я позавидовал его дырявым
тапочкам, широкому крестьянскому лицу и мощному, гудящему как колокол
голосу, безжалостно ломавшему академическую тишину университетского
коридора.
Университетский коридор помнил множество знаменитостей, в том числе и
неудачливого лектора Гоголя-Яновского, ходившего здесь сто лет назад своей
порывистой походкой и делавшего вид, что у него болят зубы. Теперь все
знают, что зубы у Гоголя не болели, и прощают ему его обман за то, что он
написал "Мертвые души". Вот о "Мертвых душах" я и услышал, придя на лекцию с