"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

они могли бы что-нибудь изменить.
Посреди ночи или рано-рано утром на рассвете, когда протяжно гудела
высокая кирпичная заводская труба, я старался разобраться во всем, что
случилось. Смутная догадка, что Поликсена была в каком-то странном родстве с
тем, что принято называть далью, начала беспокоить меня. И все как будто на
минуту объяснилось, когда в один из воскресных дней я пришел в Эрмитаж и,
остановившись возле картин итальянского Возрождения, почувствовал со всей
неожиданностью и остротой присутствие дали, дразнившей мои чувства
возможностью и одновременно совершенной несбыточностью.


8

Я заболел детской болезнью скарлатиной и был отвезен в Боткинские
бараки.
Лежа на узкой койке, я представлял себе, как усмехается Яша Ш., узнав,
по какой жалкой причине я исчез с его горизонта.
Незадолго до моей болезни Яша остановил меня возле стенной газеты и,
нацелившись прищуренным глазом, спросил:
- Ну что? Все устраиваешь личные дела?
- Какие личные дела? Что ты имеешь в виду?
- Занимаешься тем, чем занимались разные Онегины и Печорины? И
услаждаешь свой слух чтением "Незнакомки" Блока?
Я действительно купил у букиниста на Среднем проспекте томик Александра
Блока и дома читал вслух "Незнакомку", но откуда об этом мог знать Яша Ш.?
По-видимому, Яше было известно все, в том числе мои отношения с
действительностью, которая не могла попасть в фокус и играла с моими
чувствами в загадочную, как стихи Блока, игру.
Проницательность Яши Ш. поразила меня. Но в ту ночь, когда меня увезли
в скарлатинный барак и положили рядом с плачущими младенцами, я догадался,
что жизнь, войдя в сделку с Яшей, мстила мне за жалость к учителям и
неспособность выпускать боевую и веселую стенгазету.
В ту напряженную и растянувшуюся минуту, когда два здоровенных санитара
вынесли меня на носилках из дома, я, преодолевая озноб и жар, подозвал тетю
и попросил ее никому не говорить, какая болезнь поразила меня, по-видимому
желая уличить в том, что я еще не вполне расстался с детством.
И вот я лежал среди маленьких детей, сам превращенный детской болезнью
в ребенка, радующегося теплому молоку и французской булке, выданной на
завтрак.
Сначала была высокая температура, озноб и жар, и койка вместе с бредом
то уносила меня на середину почему-то оказавшейся здесь, в бараке, Ины, то
снова возвращала к хныкающим детям, к низенькой толстоногой сиделке и
молодой пучеглазой врачихе, почему-то недовольной мною и не пожелавшей
скрывать от меня свое нерасположение.
А потом начались барачные будни с нормальной температурой и ожиданием,
что скарлатинный барак и плачущие дети займут свое место в прошлом,
аккуратно запакованном в моей памяти.
Но настоящее не спешило стать прошлым, и я просыпался все на той же
койке. Утренний осмотр. Завтрак. Обед. Ужин. Плач и смех детей.
Из дому мне принесли томик Блока, и я читал волшебные стихи, ища в них