"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

Хариус клюнул наживку - надетую на крючок муху - и, выдернутый из воды,
вдруг засеребрился в руке Дароткана, как серебрилась на солнце река.
Казалось, край снится мне, все еще не умея совпасть с моим проснувшимся
восприятием, и то становится меньше себя, то больше, не попадая в ту раму, в
которую спешит его одеть мое сознание.
Дароткан рассказывает мне, все возвращаясь к одному и тому же эпизоду.
При белых два купца-близнеца, те самые, что избивали моего дядю, много раз
приезжали сюда, на Ину, и все спрашивали Дароткана, когда он отдаст им свой
долг?
Он каждый раз отдавал, но все равно оставался должным до тех пор, пока
сюда не пришли партизаны и не прогнали белых. Но Дароткан признался мне, что
он ничего не может понять, и взаимоотношения с купцами стали еще более
сложными, чем при белых. Теперь он действительно задолжал двум
братьям-близнецам, но они отказываются брать у него пушнину и уверяют, что
он ничего им не должен.
А потом мы плывем с Даротканом в легкой долбленой тунгусской лодке,
гребя плоскими, похожими на деревянные ложки, веслами, и вместе с нами плыла
такая синева, такое утро, какое я видел только в раннем детстве.
Куда мы плывем? Уж не в мое ли детство? Оно, превратившись в реку,
несет меня, покачивая, как сон.
Среди коричневых и розовых камней синева, хариусы и утро. Кто-то
тихо-тихо играет на скрипке. Это играет сама Ина, вдруг превратившись в
скрипача.
Плывет куда-то берег, и гора, наклонившись, несет над нами лиственницы
и небо, опрокидывая их прямо на нас.
Рыжая белка вместе с деревом и водой Ины.


7

Когда я вернулся в Ленинград и пошел встречаться с одноклассниками, и в
первую очередь с Володей Писаревым, чтобы рассказать ему об Ине, я узнал,
что Володю Писарева я никогда уже не увижу. Володя Писарев выстрелил в себя
из нагана, взяв его без спросу у старшего брата, служившего в пограничных
войсках. Володя лежит теперь на Волковом кладбище.
Чистов отвел меня в сторонку и таинственным шепотом сообщил, почему,
как он предполагает, застрелился Володя.
За несколько дней до самоубийства он ходил вместе с Чистовым на
барахолку Сытного рынка, и они оба застали незнакомца из Соловьевского сада
в тот момент, когда он продавал порнографические открытки.
Я иду домой, расставшись с Чистовым, и смотрю на улицы и дома, словно
вижу их впервые.
Сколько раз ходили мы здесь с Володей Писаревым, читавшим мне стихи про
эти самые улицы и дома. И теперь мне казалось: дома и улицы предали Володю,
не удержали его здесь, в этом мире, не объяснили ему, что он не должен был
стрелять в себя, потому что до конца поверил человеку, оказавшемуся совсем
не тем, за кого его принимали.
Дома и улицы смотрели на меня, грустные и отчужденные, словно они
только что вернулись сюда, пожив немножко в Володиных стихах, которые вдруг
напомнили мне о себе и о Володе и принесли сюда тихий, навсегда слившийся с