"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

мне, когда я стоял в вагоне транссибирского поезда и смотрел в окно, ловя
взглядом даль и стараясь слить ее с близью, расположившейся тут же, в узком
купе.
С тех пор как я разлучился со старым эвенком Даротканом, я забыл азбуку
пространства, разучился читать ту книгу, которую перелистывала природа,
отражаясь в реках и озерах и прячась в таежных густых, как сумрак, лесах.
На свете нет ничего прекраснее, чем эта встреча с простором, дарившим
моим чувствам и мыслям все, что таили красивые названия городов и станций, -
те названия, которые на уроках географии столько раз дразнили меня своей
кажущейся несбыточностью. И вот теперь оставшаяся на стене далекого класса
географическая карта волшебно превращалась в реальность.
Эта реальность, реальность полей, берез, сосен, телеграфных столбов с
сидящими на проводах птицами - все это напоминало о той тайне, которую давно
разгадал Дароткан, понявший, что все, что открывается взгляду, является
продолжением нас самих.
Мне бы всю дорогу молчать и молча смотреть на игру пространства, помня
о мудрой восточной мысли, что тишина и пауза куда ценнее, чем тщеславное и
суетливое слово, но я все же заговорил. Заговорил я с соседом по купе,
студентом, и сразу же соврал ему, выдав себя тоже за студента. Сделал я это,
стыдясь своих едва проступающих, но все же заметных усиков, ради тщеславного
желания оказаться впереди самого себя, рядом с этим студентом, рядом хотя бы
на словах, с тем чтобы обмануть его, а может, и самого себя.
Мой сосед сразу же догадался, что я еще школьник, и на его лице
выступила усмешка, почти всю дорогу сопровождавшая его и меня до самого
Красноярска, где, к большому моему облегчению, он вышел. Но Красноярск
появился не сразу, и еще долго-долго я должен был прятать глаза от этой
усмешки и выслушивать насмешливые вопросы, на которые не умел ответить, не
зная истмата и тех совсем не школьных порядков, издавна заведенных в вузах.
Но только исчез мой насмешливый спутник, как свобода опять вернулась ко мне
вместе с чувством простора, того самого простора, бежавшего за окном и,
кажется, простившего мне мой обман.
Я сошел с поезда на станции Байкал, где мне пришлось спать на
станционном полу, целую неделю дожидаясь начала навигации. А затем пароход
"Ангара" гостеприимно принял пассажиров, в том числе и меня с моей плетенной
из соломы корзинкой.
Теперь, как и мои современники, я много знаю об уникальном озере и о
том, что это озеро - фильтр, очищающий себя от всего, что приносят в него
реки и ручьи, а тогда я дивился его первозданной чистоте и прозрачности,
тому ежедневному чуду, которое, обновляясь, обновляло и все окружающее.
Вокруг была свежесть, ее ведали люди верхнего палеолита, современники
той особой тишины, которую сейчас можно найти только в больших лесах и
степях Восточной Сибири.
Посланник и уполномоченный этой внушительной, как внезапный раскат
грома, тишины, бурятский лама в желтом халате сидел на палубе, подложив под
себя ноги, и, молитвенно шевеля губами, перебирал четки. Время от времени к
нему подходил молодой бурят, студент Томского университета, ехавший в
Куйтунскую степь на летние каникулы, и в чем-то пытался убедить ламу на
своем неторопливом, наполненном паузами и медлительными вздохами языке. В
чем он хотел его переубедить? Может, вел антирелигиозную пропаганду и
требовал, чтобы лама тут же снял свой желтый халат и занялся полезной для