"Гор Геннадий Самойлович. Картины" - читать интересную книгу автора

Умное лицо Володи стало еще серьезнее и грустнее, и он сказал:
- Нет, он не идеалист. За это я ручаюсь головой.
Никому я так не верил, как грустному и задумчивому Володе, потому что
любил его и его трагические и тревожные, как он сам, стихи. Стихи он читал
мне на ходу, где-нибудь на улице или возле дверей букинистического магазина,
куда он заходил рыться в книгах чуть ли не каждый день. Я любил Володю,
верил ему и поэтому, посомневавшись, все же пошел в Соловьевский сад.
Все сидели тихо и ждали. И вот он появился, словно возникая из ничего,
похожий одновременно на самого себя и на артиста, способного сыграть любую
роль, тут же у вас на глазах превратив чужую великую мысль в человеческий
поступок, событие или характер. Он был в своем роде скульптор и все
превращал в кусок глины, из которой он мог слепить все, в том числе создать
заново мир.
О чем он говорил? И говорил ли он? Может, за него говорило само бытие?
Это слово он произносил, выделяя его интонацией, словно подчеркивая его,
чтобы мы могли почувствовать всю безмерную тяжесть его смысла.
Упомянул он и имя Жан-Жака Руссо, заставив меня покраснеть и посмотреть
на своих одноклассников, вероятно не забывших, что из-за этого Жан-Жака меня
чуть не провалили на экзамене.
Жан-Жак... Следовало ли его уважать и перед ним преклоняться? Да,
несомненно, за его критическое отношение к цивилизации и любовь к
естественному человеку. Но, любя других, этот самый Жан-Жак не забывал и
себя и был настолько эгоистичным, что подбрасывал собственных только что
рожденных детей возле дверей сиротского приюта. Учебники умалчивали об этом
и учителя, но мало ли о чем умалчивали книги, написанные для обывателей,
всегда готовых надеть юбку на мраморную статую.
Он замолчал. И в саду наступила тишина и пауза. А затем он стал
говорить о тишине, о молчании и о долгой паузе, которую умеют ценить только
на Востоке, где мудрая восточная мысль не терпит никакой суеты.
В свободные часы мы с Володей Писаревым часто прогуливались по Тучковой
набережной, где он жил, я говорили все о том же: кто был этот удивительный
человек, умевший ценить не только слова, но и молчание?
Может, это бывший приват-доцент, до поры до времени лишенный
возможности читать лекции в университете и истосковавшийся по слушателям?
Дореволюционные приват-доценты, как правило, были идеалистами. Но
начитанный и знакомый с истматом Володя не находил у него никакого
идеализма, а что касается духовности и тонкого эстетического чувства, то
разве всего этого не было в талантливых статьях наркома просвещения
А.В.Луначарского?
Мы оба решили, что он все же не идеалист, хотя внешне очень похож на
идеалиста.


6

Весной весь наш класс, не исключая краснощекого здоровяка Васильева,
прошел медицинский осмотр, реакция Пирке показала, что у меня начинался
туберкулез желез, и встревоженная тетя решила отправить меня на лето к
родственникам в таежный и родной городок Баргузин.
И вот чудо расширяющегося, то набегающего, то убегающего мира открылось