"Гор Геннадий Самойлович. Деревянная квитанция" - читать интересную книгу автора

ловят осточертевшие ему поклонницы, и показал письма от завучей и директоров
школ, которые пытались свалить на него ответственность за падение
успеваемости. Оказывается, тысячи двоек были поставлены из-за того, что он
отнял тысячи часов у заболевших театроманией школьниц.
Я надеялся, что моя уравновешенная и всегда справедливая жена будет на
стороне завучей и директоров, огорченных и встревоженных падением
успеваемости, но она сочла их письма лицемерными и ханжескими и целиком
оказалась на стороне артиста. Она стала доказывать мне, что артист не может
отказаться от своего таланта и обаятельности, жертвуя своим успехом ради
спокойствия завучей и малоодаренных педагогов, не умеющих заинтересовать
своих воспитанников и противопоставить театру и фильму интересный и умный
урок.
Он жил, скользя словно на коньках, легко неся свое тело Протея.
Он проходил сквозь стены и сквозь тела и внедрял себя в сознание
зрителей, словно каждое сознание было заранее забронировано им, как номер
гостиницы в городе, куда он должен приехать на гастроли.
О нем говорили в трамваях, в автобусах, за чаепитием в гостиных, в
очереди за театральными билетами, в поездах, погружавшихся в ночь и ночной
покой, где за окном вагона театрально и безопасно метет разыгравшаяся вьюга.
Он появлялся то тут, то там, словно сжалось пространство и время и
превратилось в кадр, пытавшийся запереть его в миг вместе с землетрясением и
бурей и выбросить этот миг на экран и в замирающее от боли и счастья сердце
зрителя.
Но если для всех зрителей он был суммой образов, вбегавших в
восприятие, чтобы напомнить всем, что на свете, кроме обычных людей, всегда
являющихся только малой частью самих себя, есть еще и человек, способный
всем выдать, как паек, свое собственное обаяние и остаться со своим
капиталом, похожим на волшебный кошелек, - то для меня он был не только
суммой образов, но и отдельным человеком, мужем Ирины и одновременно
поклонником моей жены, поклонником, уже сумевшим заколдовать мой привычный и
домашний мир, как он заколдовал экран и сцену.
Для чего он это делал? Я думаю, от избытка энергии, а может быть, от
желания перенести игру со сцены в жизнь и посмотреть, что из этого выйдет.
С ним были в заговоре все вещи, стоявшие в нашей квартире, и больше
всего трюмо, каждый раз пытавшееся столкнуть меня с моим ничтожеством,
показать мне, какой я прозаичный и заурядный человек, способный исполнять
только эпизодическую роль даже в своей собственной жизни.
Он еще не отобрал у меня моей жены, но уже отобрал часть бытия,
превратил его в подобие затянувшегося сна, поссорил меня с обстоятельствами
и вещами, уподобил герою какой-то фантастической сказки, с которым может
случиться все, чего только пожелает волшебник. А волшебником был он сам.
Фонтанка тоже была в заговоре с ним. Она вдруг исчезала, давая играть
ночным огням в пустоте, манившей меня, как манит падающее вниз пространство,
когда смотришь в него, встав на подоконник раскрытого настежь окна.
Это сложное действие слишком затянулось, и душа уже тосковала по
антракту. И совершенно неожиданно антракт наступил. Меня вызвал к себе
секретарь творческой организации, в которой я состоял.
Он ли вспомнил обо мне или вдруг подобрел случай, столько времени
забавлявший себя этой странной игрой?
- Ну посмотри на себя, - сказал он мне высоким плачущим голосом. -