"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

переждать дотемна и снова пуститься по своему пути.
В густом разнотравье гудели пчелы и темно-коричневые мохнатые шмели.
Деревья были усыпаны яблоками, почти закрывавшими собою листву. Они уже
доспевали, сад буквально ломился от гигантского урожая, но я смотрела на
яблоки с явственным чувством, что их нельзя рвать, потому что они немецкие.
Были наши, советские, колхозные, а теперь, как все вокруг, и они принадлежат
немцам, и, если сорвешь хотя бы яблочко, явятся те жандармы на мотоциклах, в
пыльных плащах, с автоматами и накричат, ударят, может быть - даже убьют,
как за кражу их собственности. Хлопотливо сновали пчелы, их возня на
головках цветов была обычной, всегдашней, но мысль о немцах примешивалась и
здесь, казалось - и у пчел теперь хозяева они, немцы, потому пчелы и летают
так свободно, что работают на них, тот мед, что они собирают, хотя еще не
собран, но уже тоже немецкий, весь, без остатка он принадлежит им, есть его
будут они, и больше никто его даже не коснется...
Дождаться ночи не хватило терпения. Окружающие поля и видные из сада
дороги на холмах были пусты, это соблазняло продолжить путь. Вожаки повели,
выбирая совсем глухие тропы, хоронясь по глубоким балкам. Не знаю, сколько
удалось так пройти, три километра, пять, - колонна наша снова наткнулась на
немецкий патруль, который опять повернул нас к Хохлу.
Еще двое или трое суток продолжались наши блуждания в степи, наши
упорные, но бесполезные попытки пройти к Острогожску. Немецкие разъезды,
патрули, заставы преграждали нам путь и неизменно возвращали назад.
Получалось, что мы не продвигаемся вперед, а кружим в недальнем от Хохла
расстоянии.
А потом и вовсе мы оказались с ним рядом, даже крики хохольских петухов
были слышны на заре.
Еще день мы провели в поле, в пустом щелявом сарае полевого колхозного
стана. Еда почти у всех кончилась, воду делили по глоткам. Ничего не
оставалось, как вернуться в Хохол. Там можно было поменять на продукты вещи,
там была колодезная вода.
Но там по-прежнему было и то самое пугающее, что заставило из него
бежать: регистрация.


15

Неизвестно, что стало бы с нами, если бы мама пошла на регистрацию.
Может быть, нас увезли бы в Германию, может, пришлось бы жить где-нибудь в
бараке, таскать щебенку для ремонта дороги или, самим умирая с голода, веять
зерно в немецкой сельскохозяйственной "экономии", переделанной из совхоза
или колхоза. Могло получиться и так, как больше всего боялись мы с мамой:
ее, как медицинского специалиста, забрали бы на какую-нибудь службу при
немецком госпитале или санатории для выздоравливающих солдат, а меня сунули
бы в детскую колонию, где отняли бы имя и под новым немецким или даже под
номером стали бы онемечивать, стараясь, чтобы я забыла себя и свое прошлое,
своих родителей, свой родной язык и свою родину, стали бы обращать меня в
безликое существо со знаком "ost" на груди, понимающее только немецкие
команды, годное для одной лишь грубой физической работы, в рабыню для
услужения какой-нибудь немецкой семье.
Но помог случай. Мама встретила местную женщину, которая до войны