"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

у нее оказались не холодные, а теплые, мягкие, на животик она надавила мне
совсем не больно, а в горло только посмотрела, не прикоснувшись. "Надо тебе,
пупсик, вареньица поменьше есть! - сказала она мне. - Ты его, наверное,
очень любишь?" Это была правда, я постоянно клянчила у мамы варенье, а если
мама не давала, то могла и сама без спросу залезть в банку большой ложкой.
Вот такой запомнилась мне Екатерина Николаевна, такой каждый раз я
видела ее и потом: улыбающейся, светловолосой, с веселой искоркой золотого
зуба в уголке рта. Глядя, как он посверкивает, всегда хотелось, чтобы
Екатерина Николаевна улыбнулась еще и еще - чтобы снова и снова мелькнул и
вспыхнул этот веселый добрый огонек...
Оцепенев, не в силах подойти близко, я смотрю на лежащих женщин и ни в
той, ни в другой не узнаю Екатерину Николаевну. Не потому, что не вижу их
лиц, а потому, что в моем сознании не хочет помещаться, что на земле в
безжизненной неподвижности - та самая Екатерина Николаевна, так полюбившийся
мне доктор, которая, сдерживая на лице улыбку с золотым огоньком, предлагала
мне вместе с нею петь в своем белом врачебном кабинете...
- Не верится, что они могли скончаться от солнечного удара... Обе
сразу... - сказала мне мама на другой день после встречи с Марией
Николаевной, когда мы были уже далеко от места похорон, но впечатление,
вызванное ими, все еще продолжало нас давить. - Может, они приняли что-то?
Какой-нибудь яд? Чтобы самим оборвать свои мучения... Но как же в таком
случае они могли оставить Марию Николаевну одну?..
Неизвестно, что вышло бы у Марии Николаевны с ее попытками в одиночку,
слабыми своими руками, да еще кухонным ножом, выкопать могилу для двух
сестер, но мама сумела остановить нескольких мужчин. Сменяя друг друга, они
довольно быстро отрыли яму глубиной в метр, в которую и опустили покойниц.
Эти же мужчины принесли с поля солому, накрыли ею тела, а уж потом стали
сыпать землю.
Мама предлагала Марии Николаевне идти вместе с нами, но она не хотела,
не могла оторваться от могильного холмика. Удаляясь, мы много раз
оборачивались: Мария Николаевна лежала на сухом могильном бугре, охватив его
руками. Какой одинокой, какой несчастной выглядела она на могиле сестер!
Когда их зарывали, она без конца повторяла одно и то же: "Положите и меня
вместе с ними!.. Положите и меня!.."
С холма на холм, с холма на холм... Следы, следы, следы, большие и
маленькие, твердых подошв и босых ног, серо-желтая пыль, вздымаемая
непрерывным людским шествием, плотно осевшая на придорожных лопухах и
репейниках, палящий зной и неутолимое желание пить... Язык во рту сухой и
жесткий, царапает небо - будто рот полон песка; его хочется выплюнуть - и
нет слюны... А воды всегда мало, надо тянуть ее до следующего колодца, до
следующего степного ручья. А они тоже редки...
Эта дорога и сейчас мне иногда снится ночами. У меня есть свои страшные
сны. Самые страшные - когда мне снится, что тяжко заболевают мои маленькие
внуки, что с ними какая-то беда. Я мечусь по кровати, я даже кричу во сне,
силясь сбросить с себя это тяжкое видение. Это тоже для меня один из
страшных снов - будто я снова иду этой дорогой на Хохол, не хочу, все во мне
сопротивляется, протестует - но иду, потому что должна идти, нельзя не идти,
и нельзя повернуть назад или в сторону, даже остановиться, потому что сзади
сразу же взвивается в воздух ременная плеть. Когда мне это видится, я тоже
мечусь, как в кошмаре, на кровати, чтобы вырваться из плена этого страшного