"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

лишилась зрения и стала беспомощной, они сблизились еще больше, моя бабушка
ухаживала за ней совсем по-матерински, как за ребенком.
Что могла подсказать я маме, какой дать совет своим умишком? Да мама и
не для совета спрашивала меня, просто чтобы вслух поделиться терзавшими ее
думами...
Взрослые вели разговоры, что кто-то на нашей улице налаживает
двухколесную тележку, чтобы везти на ней свою старую мать, если
действительно придется выселяться. И я сказала маме: у бабушки в саду есть
тележка, давай и мы сделаем так, повезем бабушек на тележке.
Мама только невесело улыбнулась: ты забыла, какая это тележка, ее еще
дедушка сделал, а его уже лет двадцать как нет, тележка эта тут же
развалится. Да и сил у нас не хватит с тобой везти двух бабушек сразу...
Приказы о выселении висели почти на каждом доме, слово "расстрел" было
напечатано в два раза крупнее всех других слов, но все-таки это была просто
бумага, только бумага, которой всегда недостаточно, чтобы повелевать людьми.
Женщины в подвале и на нашем дворе волновались, без конца говорили только об
этих приказах, что надо идти к коменданту, просить освобождения по причине
болезни, малых детей, для стариков-родителей, сговаривались, что если
все-таки выселят - идти надо вместе, одной группой, не так боязно и можно
друг другу помогать. И при всем при этом, даже некоторых сборах, которые
предпринимала каждая семья, ни у кого не было полной и окончательной веры,
что выселение состоится. Каждый про себя думал: приказы повисят, а потом
что-либо произойдет, может, их отменят, может, как-нибудь удастся их
обойти...
И только когда по улицам, из двора во двор, стали ходить немцы с
переводчиками и объявлять то же самое, что содержалось в приказах, не слушая
никаких просьб и жалоб, все окончательно поняли и почувствовали, что никому
в подвалах и своих углах не отсидеться, в приказах - неумолимая
беспощадность, ее не разжалобить, не обмануть, не обойти.
К нам на двор тоже пришли два немецких солдата, один - немолодой, с
какими-то знаками на погонах, другой - просто для охраны, с автоматом,
совсем мальчишка, с худой детской шеей в слишком свободном для него
воротнике. И с ними - женщина-переводчица в белой кофточке с манжетами,
синей шевиотовой юбке, сбитых о камни туфлях. По-русски она говорила чисто,
без акцента. Она сказала: вещей не брать, только самое необходимое, не
больше пяти килограммов на человека, все вы скоро вернетесь обратно, вот
только дальше продвинется фронт. Все указания немецких властей на пути
следования - это она повторила дважды - надо соблюдать точно и
неукоснительно.
Переводчице было лет тридцать; бледное, некрасивое лицо, заостренное
книзу, блеклые глаза слегка навыкат, голос - негромкий, без оттенков и
личных чувств. До нашего двора она уже множество раз повторяла произносимые
ею слова, которые ей приказали говорить, и они звучали у нее совсем
механически, как будто внутри нее крутилась граммофонная пластинка.
- Если вы будете лояльны, будете послушно повиноваться, - раздельно и
четко говорила она продиктованные ей слова перед молчащей, оробелой толпой,
вызванной из подвала, - если не будете агитировать против немецких солдат и
офицеров - с вами не произойдет ничего дурного. Если же допустите
неповиновение, враждебные действия словом и делом против немецких властей -
пеняйте на себя, вас накажут по законам военного времени...