"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу авторалишилась зрения и стала беспомощной, они сблизились еще больше, моя бабушка
ухаживала за ней совсем по-матерински, как за ребенком. Что могла подсказать я маме, какой дать совет своим умишком? Да мама и не для совета спрашивала меня, просто чтобы вслух поделиться терзавшими ее думами... Взрослые вели разговоры, что кто-то на нашей улице налаживает двухколесную тележку, чтобы везти на ней свою старую мать, если действительно придется выселяться. И я сказала маме: у бабушки в саду есть тележка, давай и мы сделаем так, повезем бабушек на тележке. Мама только невесело улыбнулась: ты забыла, какая это тележка, ее еще дедушка сделал, а его уже лет двадцать как нет, тележка эта тут же развалится. Да и сил у нас не хватит с тобой везти двух бабушек сразу... Приказы о выселении висели почти на каждом доме, слово "расстрел" было напечатано в два раза крупнее всех других слов, но все-таки это была просто бумага, только бумага, которой всегда недостаточно, чтобы повелевать людьми. Женщины в подвале и на нашем дворе волновались, без конца говорили только об этих приказах, что надо идти к коменданту, просить освобождения по причине болезни, малых детей, для стариков-родителей, сговаривались, что если все-таки выселят - идти надо вместе, одной группой, не так боязно и можно друг другу помогать. И при всем при этом, даже некоторых сборах, которые предпринимала каждая семья, ни у кого не было полной и окончательной веры, что выселение состоится. Каждый про себя думал: приказы повисят, а потом что-либо произойдет, может, их отменят, может, как-нибудь удастся их обойти... И только когда по улицам, из двора во двор, стали ходить немцы с никаких просьб и жалоб, все окончательно поняли и почувствовали, что никому в подвалах и своих углах не отсидеться, в приказах - неумолимая беспощадность, ее не разжалобить, не обмануть, не обойти. К нам на двор тоже пришли два немецких солдата, один - немолодой, с какими-то знаками на погонах, другой - просто для охраны, с автоматом, совсем мальчишка, с худой детской шеей в слишком свободном для него воротнике. И с ними - женщина-переводчица в белой кофточке с манжетами, синей шевиотовой юбке, сбитых о камни туфлях. По-русски она говорила чисто, без акцента. Она сказала: вещей не брать, только самое необходимое, не больше пяти килограммов на человека, все вы скоро вернетесь обратно, вот только дальше продвинется фронт. Все указания немецких властей на пути следования - это она повторила дважды - надо соблюдать точно и неукоснительно. Переводчице было лет тридцать; бледное, некрасивое лицо, заостренное книзу, блеклые глаза слегка навыкат, голос - негромкий, без оттенков и личных чувств. До нашего двора она уже множество раз повторяла произносимые ею слова, которые ей приказали говорить, и они звучали у нее совсем механически, как будто внутри нее крутилась граммофонная пластинка. - Если вы будете лояльны, будете послушно повиноваться, - раздельно и четко говорила она продиктованные ей слова перед молчащей, оробелой толпой, вызванной из подвала, - если не будете агитировать против немецких солдат и офицеров - с вами не произойдет ничего дурного. Если же допустите неповиновение, враждебные действия словом и делом против немецких властей - пеняйте на себя, вас накажут по законам военного времени... |
|
|