"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

своего щебета, и было невыразимо жалко на них смотреть, на их личики, на то,
что в них выражалось. Все они будто хотели сказать - как же так, до сих пор
было только доброе, приятное и прекрасное: поцелуи пап и мам, сладкая манная
каша, разноцветные шары и кубики, песочные пирожки, хороводы и эта первая их
песенка о двух веселых гусях, - зачем же, почему их хотят теперь убить?
Крохотные их сердчишки улавливали смертный смысл тревоги и смятения старших,
что все эти звуки, громыхание железного грома - чтобы их не стало на свете,
и они не могли совместить то, что знали раньше, что было у них до последних
дней, с тем, что наступило, понять это и осмыслить, и в глазах их были
бесконечное недоумение и беспомощность, обращенные ко всем взрослым...
Теперь у меня уже спуталось, сколько дней и ночей так продолжалось и
какое это было число, когда на рассвете в своей подвальной глубине мы все
услышали наполняющий город странный шум какого-то большого движения. Это был
шум телег сельских жителей, бегущих от немецкого нашествия, отступающих
красноармейских обозов, эмтээсовских тракторов, волокущих за собой комбайны
и длинные сцепы различных сельскохозяйственных орудий, и бесчисленных масс
пешего народа, несущего на себе свой скарб. Увлекаемые этим движением, со
всей очевидностью говорившим о близости немцев, к потокам, текущим по
улицам, присоединялось и городское население. Плотная масса беженцев
скатывалась с городского нагорья по булыжному спуску мимо старого Манежа, по
другим, соседним, улицам к Чернавскому мосту, и тут движение стопорилось,
образовывался затор: узкий мост не мог пропустить всех сразу за реку.
Бетонные пролеты его гудели от тяжести стремившегося по нему потока. За все
время, что стоял этот мост, верно, никогда еще по нему не двигалось столько
людей и повозок и никогда еще не приходилось ему испытывать такую нагрузку.
Кто-то из подвальных ночлежников сбегал разузнать обстановку, и по нашим
улицам пролетела, прошелестела охватывающая холодной жутью весть, что
немцы - уже возле Дона. А это значит - всего в семи, десяти километрах...
В мамином госпитале шла суматошная эвакуация раненых. По этажам
метались сестры, санитарки, бегом тащили носилки. У мамы от бессонной ночи
глаза были в черных обводах, шапочку она потеряла, волосы растрепались,
свисали на глаза, она смахивала их в сторону, но они тут же снова падали ей
на лицо.
Вокзал еще действовал, раненых возили на грузовиках туда, в санитарный
поезд. Могущих двигаться самостоятельно - отправляли пешком.
С каждой отправленной партией у мамы словно тяжесть отваливалась от
сердца:
- Ну, слава богу, ожоговых увезли, теперь - полостные... Слава богу,
полостные все, теперь обмороженные... Ну, теперь с конечностями, черепные -
и все...
А в районе Курского вокзала уже рвались немецкие снаряды. Был отчетливо
слышен их нарастающий свист, мелодичный, издалека, от Семилук, и трескучий,
короткий разрыв...
Оторвавшись от своих дел, мама мне сказала:
- Поезд переполнен, его уже отправили, черепных повезем на грузовиках
на Анну, с ними поедем и мы. Беги домой, неси наши мешки, другие вещи взять
мы не сможем, нет места...
- А мои учебники, книжки? - Я готова была заплакать.
- Какие учебники, ты что, куда их?
- Ну хоть книжки!