"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

двести километров, двадцать минут лета на их бомбардировщиках, один рывок
танками, они наверняка и Воронеж захватят... Отец смеялся: не впадай в
панику! Был у них перевес, верно, они внезапно напали, теперь это кончилось,
силы сравнялись, у них уже на исходе, а наши - наоборот, только
разворачиваются, сибирские дивизии еще не тронуты, дальневосточная армия
целехонька стоит. Вот двинут оттуда армии... Воронеж им взять? Да ты что, в
уме! За Воронеж наши, знаешь, как драться будут? Такой крупный центр, узел
стольких дорог, штабы и склады всего юго-западного направления здесь...
Чтобы захватить Воронеж - прежде надо Дон перейти, а Дон - труднейший водный
рубеж, неодолимая преграда...
- Днепр ведь они перешли.
- Так то когда было - в пору их самого высшего превосходства. Теперь
такую реку им не перешагнуть. Не позволят им это сделать!
- А если они все же дойдут?
- Не думай ты даже об этом, не держи в голове. Не может такого быть,
понимаешь ты это?
Они разговаривали долго, отец решительно отметал все мамины опасения и
не оставил нам никаких распоряжений на случай, если сбудется плохое. В
маминых разговорах и спорах с папой всегда бывало так: мама отстаивала свои
соображения и вроде бы оставалась при них, но это только внешне, а внутри
себя она под конец все же принимала взгляды и мнения отца. Так произошло и в
последнем их разговоре: папина убежденность оказала свое действие, он
все-таки убедил маму, что страхи ее напрасны. Маме и самой хотелось в это
верить - что немцам в Воронеже не бывать. Вот почему мы с мамой так
растерянно, неподготовленно себя вели, когда действительно явились немцы и
город оказался в их власти, и особенно потом, когда они приказали жителям
выселяться вон из города, и нам пришлось, как и всем, тоже оставить свою
квартиру и уходить. Мы ничего не сделали, не успели, не сообразили, чтобы
спасти хотя бы часть папиных книг, его бумаги, чертежи, тетради с расчетами.
Унести их с собою было невозможно, но мы могли их закопать где-нибудь в
землю или завалить старьем, рухлядью в нашем дворовом сарае. Многие так
делали со своими вещами, - прятали, закапывали. У многих они пропали, но у
некоторых сохранились. Может быть, повезло бы и нам, и папины бумаги
остались. Но теперь от них нет ни странички, ни клочка, ни обрывка...
Понимала ли я в этот вечер папиных сборов, что мы с мамой, возможно,
видим его последние часы, что война может взять его навсегда, как уже взяла,
поглотила многих? Нет, не понимала... Понимала, что война неслыханно
жестока, кошмарна, гибельна для великого множества людей, но чтобы это
случилось с папой - нет, этого я не могла представить, мои ощущения это
полностью исключали. Как может не стать моего веселого папы, который так
бесстрашно идет на войну! Такие не бывают жертвами, так идут только затем,
чтобы быть победителем...
Всю ночь во сне я помнила, что папа уезжает, мне надо рано проснуться,
и проснулась рано, на самом рассвете. Фиолетовый мрак еще заливал
прямоугольник окна, но отца уже не было.
- Что же ты меня не разбудила! - набросилась я с плачем на маму.
- Я хотела, подошла, а ты так крепко спишь. Папа говорит - не трогай.
Постоял около тебя, посмотрел, поцеловал в голову...
Папа очень любил меня. Я представила, как ему хотелось взять меня на
руки, теплую, из кровати, в ситцевой ночной рубашке, прижаться ко мне своим