"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

пучила на мальчика свои глаза. Из каменных стен фонтана торчали концы
железных трубок, мальчика и лягушку когда-то кропил легкий прозрачный
дождик. Но это устройство не действовало, фонтан я помню всегда сухим,
наполненным вместо воды песком, в котором играли самые маленькие дети нашего
дома.
Я до сих пор хорошо помню утро, когда мне заплели косички, завязали на
концах голубые бантики, и, одетую в коричневое, специально сшитое платье,
мама повела меня в первый класс, и в мое детство с этого дня вошла школа,
большое красное здание недалеко от дома на Девиченской, или, по-новому,
Сакко и Ванцетти. Здание было старое, царских времен, но просторное внутри,
с такими высокими окнами, что если встать на подоконник, потребовалось бы
еще два таких же моих роста, чтобы дотянуться до верхнего края. Три года я
приходила в один и тот же класс, - я и мои сверстники росли, поднимались по
школьным классным ступеням, но сам класс оставался тот же, - садилась за
одну и ту же парту, такую знакомую и привычную, что она уже была для меня не
школьным имуществом, а почти как моя собственная, - как что-нибудь из нашей
домашней мебели.
В третьем классе мы уже носили красные галстуки. Школьные и домашние
уроки, пионерские дела, дворовые игры занимали меня всю целиком и все мое
время, с пробуждения и до сна, мне было не сосчитать друзей и подружек по
школе, улице, дому, который был на редкость многолюдным, переполненным
детворой. Но на самом главном и на самом большом для меня месте в эти мои
годы были все-таки мои мама и папа, никакие мои дела, никакая моя суета не
могли их заслонить. Папа - худощавый, спортивно-легкий, сероглазый, со
светлой прядью волос на лбу, разбросанных так, как будто он всегда был в
каком-то стремительном, неостанавливающемся движении навстречу ветру. Все
его повадки были тоже такими - точно он все время куда-то стремительно
несся. Мама была ниже отца на две головы, совсем небольшая, уже начавшая
полнеть, но вся такая крепенькая, ладненькая, что просто мило было на нее
смотреть, даже я чувствовала и понимала эту ее ладность, красоту ее
сложения. У нее были черные южные глаза, блестящие черные волосы, гладко
зачесанные назад, как бы обливающие смоляным лаком ее голову, собранные на
затылке в тугой узел. Мне нравилось, когда она их распускала и расчесывала
гребнем, я ждала эти моменты, чтобы погладить мамины волосы рукой, вновь
ощутить их шелковистость и нежность, прижать их к своему лицу, вдохнуть их
едва уловимый запах, похожий на запах полевых цветов. Мне очень хотелось,
чтобы и у меня были такие же волосы, но природа поскупилась, не дала мне
таких. Они у меня были темные, но не мамины. А вот глаза достались мне точно
как у папы - серые, даже светло-голубые, в таких же желтоватых крапинках...
Руки у мамы тоже всегда пахли, но совсем по-другому, папа говорил -
"больницей". Мама была врачом. Еще не зная толком, что это такое, я
говорила, что тоже буду врачом, тащила к себе мамины медицинские
инструменты, трубочку для выслушивания больных, молоточек, которым ударяют
по колену, они были для меня гораздо более привлекательными игрушками, чем
мои куклы и жестяные кастрюлечки.
Таким же самым близким мне человеком, неразрывно соединенным в моем
сознании с папой и мамой, была бабушка, хотя она жила не с нами, а отдельно,
в своем одноэтажном домике на Верхней Стрелецкой, и только иногда приходила
к нам в гости. Я всегда с радостью встречала ее приходы, это была настоящая
бабушка, именно такая, какое существует о бабушках в народе представление: