"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

Огненное лето

Воронежская повесть, рассказанная Н. П. А.


1

Мое детство шло на Халютинской. Это было ее старое, отмененное
название. В городе со дней революции многое называлось по-другому, на новый,
революционный лад. Главная улица, Большая Дворянская, - проспектом
Революции, бывший Кадетский плац - площадью Третьего Интернационала; Большая
Московская, кончавшаяся заставой с двумя кирпичными башенками-столбами и
переходившая в щебеночное шоссе на Москву, стала Плехановской. Одни из этих
новых названий прижились прочно, никому бы, например, не пришло в голову
назвать проспект Революции Большой Дворянской. А Кадетский плац городские
старожилы по-прежнему называли плацем или даже Кадетским плацем, булыжный
спуск возле громадного здания бывшей семинарии так и оставался Семинарской
горой, Студенческая для большинства продолжала быть Грузовой, как звалась
она до этого полвека, потому что по ней на косматых битюгах возили грузы со
станции, Застава - Заставой, хотя трамвайные кондукторы уже много лет подряд
громогласно объявляли: "Улица Донбасская!.. Остановка - Донбасская!" Но даже
в разговоре совсем молодых людей, рожденных уже после Октября, слышалось:
"Он живет возле Заставы... Это надо ехать на "пятерке" до Заставы..."
По-старому продолжала зваться и наша Халютинская, и когда в наш район близ
Петровского спуска и Чернавского моста приходил, разыскивая для себя нужное,
кто-нибудь чужой и спрашивал Батуринскую, местные жители даже не сразу брали
в толк, чтоМГ человек ищет, понимали его, только когда выяснялось, что речь
идет о Халютинской.
Я любила нашу улицу, она была неширокая, всегда тихая, даже не
городского вида: немощеная, вся в короткой курчавой траве с белеющим куриным
и гусиным пухом. На дальнем конце своем, что выходил к реке, она круто
обрывалась; на телеге или автомашине там было не съехать, а нам, детворе,
нравилось сбегать по уступам обрыва и взбираться наверх, для нас этот обрыв
был настоящей горой. Боже мой, сколько на этом обрыве было получено царапин,
ссадин, синяков и шишек, сколько расквашено носов, и все равно он был самым
привлекательным местом для наших ребячьих игр!
Дом, в котором мы жили, был причудливый, совсем особый, не похожий ни
на какие другие строения города. Он стоял не в "лице", как говорили наши
уличные бабки, то есть - не в ряду со всеми остальными домами, а в глубине
квартала, в саду с усыхающими яблонями, так что к нему можно было ходить и с
Халютинской, и с Введенской, параллельной.
Сад представлял уже только остатки когда-то пышного и обширного сада.
Был он тоже не простой, не обыкновенный, а с затеями. В разных концах его
торчали невысокие пьедесталы из дикого камня от каких-то стоявших в нем
некогда скульптурных фигур. В центре находился круглый фонтан. Украшавшая
его мраморная скульптура сохранилась в сильно исковерканном виде, можно было
не столько рассмотреть, сколько угадать, что это - маленький мальчик,
отправившийся погулять и повстречавшийся с лягушкой. Склонив голову, мальчик
с интересом и удивлением разглядывал у своих ног толстую, впервые им
увиденную лягушку, а мраморная лягушка с таким же интересом и любопытством