"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

дырке, голое тело сквозит, что есть она на тебе, что нет - один черт. А
морозы ломили за все за тридцать. И ничего - терпели, сносили и стужу, и
голод. И на постах стояли сколько надо, и фронт держали, и в наступление
шли, да еще и белякам всыпали как! Бегали от нас, только пятки ихние
сверкали...
В девятнадцатом году Чурсин, как нестроевой, служил при штабе
красноармейского полка писарем. Время действительно было крутое, голодное.
Однако Чурсин, находясь при штабе, получал все-таки побольше, чем двести
граммов, и ходил не в лаптях и не в шинели без ремня и хлястика. Но давно
уже, принимаясь вспоминать свое прошлое, особенно если он делал это для
укора молодым, Чурсин видел его в героическом свете, именно таким, как
сейчас рассказал; правда почти бессознательно была спутана в нем с вымыслом,
с тем, что происходило в эти годы с другими на глазах у Чурсина, и самому
себе он казался очень заслуженным, много пострадавшим за революцию и ради
победы в гражданской войне.
Сравнивать времена минувшие и нынешние - не в пользу тех, кто моложе и
принадлежит иному времени, иным традициям, вкусам, - было для Чурсина
излюбленным занятием, чем-то вроде лекарства на больной нерв души: этими
разговорами он, маленький, незаметный, затертый в общем многолюдстве
служащий, приподнимал себя над людьми, разговоры эти укрепляли в нем
необходимое каждому человеку чувство своей значимости и убеждение в
правильности своей жизни, в правильности своих взглядов, мнений, принципов.
Чурсин рассуждал долго, и рассуждал бы еще дольше, если бы Игорь не перестал
ему возражать, догадавшись, что это бесполезно, - все равно Чурсина ни в чем
не убедишь и не переспоришь.
Луна то меркла в облачной пелене, то загоралась ярко, почти слепяще, и
вместе с нею мерк и высветлялся погруженный в немоту окружающий пустырь. Он
выглядел каким-то иным, новым, безграничным на все стороны, таящим в себе
загадочную, недобрую приуготовленность; его молчание, тишина воспринимались
не как обычное ночное молчание, ночной сон, а как тревожная затаенность
перед тем, как чему-то начаться. Теперь все представлялось абсолютно
возможным, абсолютно вероятным. Игорь подумал о городе - невидимом,
неслышимом, но существующем во тьме и тишине совсем рядом. Большой город - с
большими домами, множеством улиц, магазинами, кинотеатрами, школами,
заводами и фабриками, стадионами, парками, железнодорожными вокзалами,
массою жителей... И они, трое, в этом поле... Они берегут его покой, его
безопасность. Они - его надежная стража, его недремлющие часовые... "Любимый
город может спать спокойно"... Игорю стало даже как-то знобко от вдруг
прихлынувшей взволнованности, от своей почетной, такой ответственной роли...
Ленька, продрогнув на глине, перебрался на трубу. Чтоб не выделяться на
ней, он растянулся на бетоне во всю длину тела, лицом вверх; ночная бабочка
села ему на лоб; тихо ругнувшись, он смахнул ее, почесался, поворочался,
опять укладываясь поудобней. Чурсина тоже не было слышно, никаких признаков
жизни от него не исходило - так он сидел тихо и неподвижно. В вырезе трубы
чернел его размытый силуэт и торчали наружу худые, с острыми коленями ноги,
поблескивая пряжками на сандалиях.
Мысли Игоря текли без всякого порядка, разорванно. Он вспомнил
пионерский лагерь, в которой ездил два года назад, летом, между седьмым и
восьмым классами, как жгли костер на поляне и смуглая босоногая девочка,
наряженная в бусы и ленты, плясала "цыганочку", как однажды ночью в палатку