"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

самые высокие и самые тонкие травинки, метелки полыни. Постепенно свежести
становилось все больше, все ощутимей замечало тело ее касание.
- Не взял вот фуфайку, а зря... - сокрушаясь, проговорил Чурсин. -
Ночь-то, похоже, прохладная будет...
- Ничего, утром солнце согреет! - беспечно откликнулся Игорь,
устраиваясь поудобней на покатом бетоне трубы и даже испытывая удовольствие
от наплывов свежести, омывавших лицо и грудь под рубашкой.
- Это тебе ничего, - ворчливо сказал Чурсин. - В твои годы и мне все
нипочем было. А теперь вот ревматизм плеч. Мне студиться нельзя. Чуток
простынешь - и все, крутить начинает, места себе не сыщешь и ночами не
спишь...
Не подымаясь в рост, он по-стариковски неуклюже перебрался по глине к
соседней трубе и сел в ее срезе, под защиту бетонных стенок, - там было
теплее, из трубы еще не выдуло дневной нагретый воздух.
- Тишина какая... - проговорил Игорь, прислушиваясь. - И города совсем
не слыхать. Тьма - и все. А раньше сколько огней...
- Ты гляди повнимательней, - перебил Чурсин. - На все стороны. А то вот
так за разговорами и проглядим. Да с трубы слезь, торчишь на ней - за версту
тебя видать. Гнилушенко чего делает, небось опять дремлет?
- Гляжу, гляжу... - подал Ленька недовольный голос.
Луна, ставшая из оранжевой совсем белой, латунной, слегка поблекла: на
нее наплыла тонкая сквозистая облачная пленка. И сразу все небо стало
темнее, гуще, глубже, обозначились звезды, которые были незаметны, пока луна
блистала в полную свою мощь.
Игорь перебрался с голубовато-белой, словно бы испускавшей свой
собственный бледно-фосфорический свет трубы на насыпь, в ее черную тень,
устроился недалеко от Леньки, так, чтобы глазам было доступно и то
пространство, что лежало за гребнем, по другую сторону траншеи.
- Еще, наверно, и одиннадцати нет... - быстро заскучав от тишины и
бездеятельности, произнес Игорь, чтобы хоть чем-то разрядить скуку. - До
чего ж это нудное дело - посты, караулы! Я раньше, когда часового видел, так
думал - лафа, а не служба: стой себе - и никаких забот. А как мы у мостов
подежурили неделю подряд, да еще однажды днем, на солнцепеке... Губы сохнут,
тело от пота зудит. Река - вот она, под мостом, окунуться - один момент,
тянет, прямо сил нету, а - нельзя, терпи...
- Больно вы нежными повырастали... - откликнулся Чурсин осуждающим
тоном, каким всегда говорил о молодежи.
Покашливая, он шелестел бумажкой, скручивая новую папироску. Своих
детей у него не было, и он даже считал это за благо, потому что был убежден,
что все нынешние дети растут балованными, ни к чему серьезному не годными, к
родителям и вообще старшим относятся без уважения, не ценят их заботы о
себе.
- Все вам в тягость, ни к чему не приучены, ото всего отлыниваете, -
заговорил он укоризненно, со скрипучестью в голосе; было видно, что и
порядок этих слов, и их интонация ему привычны, сложились у него давно и
накрепко. - Сколько вам всего дадено, понастроили вам и школы, и техникумы,
и институты, а вам даже учиться лень. Шалайничаете, футболы гоняете, абы зря
время провесть. А как же вот мы в девятнадцатом году? Красноармейская
пайка - двести грамм суррогатного хлеба, кусаешь его - а он остьями рот до
крови дерет. На ногах лапти, шинелишка без ремня, без хлястика, дырка на