"Юрий Гончаров. Последняя жатва" - читать интересную книгу автора

можно ли даже назвать их семейными? Все работа, работа... И все в отлучке,
вдали от дома. А дома он - только редкие часы, считанные дни... Ранней
весной, еще по снегу, его из МТС с бригадой в какой-нибудь дальний колхоз,
на другой край района, ушлют - и до глубокой осени в поле, в фанерном
вагончике... Домой - раз в неделю: в баньке отпариться, белье сменить.
Вечером прискочил, а на рассвете уж унесся... Зима пришла - опять он дома
только гостем, а постоянное его место в МТС, на ремонте, в неуютном
общежитии, за восемнадцать верст... Даже если и время есть, не всегда
поедешь: то метель, то трескучий мороз, то добраться не на чем...
Мать его долго не протянула. Дом, огород, хозяйство, дети - все почти
сразу же оказалось на Тае, на ее плечах, а он в бесконечном своем отрыве от
дома, от семьи даже в лицо ей не часто глядел, и однажды, лет уж двенадцать
или пятнадцать такой жизни пронеслось, промелькнуло, помнит он, - страшно
удивился, увидав, что Тая его уже старая, ничего от той, какой она за столом
сидела в день его возвращения, в ней уже не осталось; прежде гладкое, белое,
нежное ее лицо посечено морщинами, и на шее морщины, в волосах - нити
седины, а руки - как у него, в синих венах, перетруженные, огрубелые, только
что не в мазуте...
Не он был виноват, что такими были те годы, трудна была жизнь, столько
брала от человека, от женщины, но он вспоминал, и его грызло сожаление,
раскаяние, что он, сам он, ничего не сделал Тае хорошего - для души, для ее
радости. Для утехи в ее несладкой доле матери, хозяйки и еще колхозной
работницы, которой с восходом солнца уже надо быть в поле, а до этого встать
на рассвете, а то и затемно, управиться с домашней скотиной, истопить печь,
сготовить на целый день, постирать, накормить детей, отдать их в ясли, в
садик... Как она все это только несла, этот безостановочный свой труд,
нескончаемые заботы? Безропотно, как будто так и положено и по-другому не
должно быть, - а они выпили ее всю, до капельки, в них ушла ее молодость,
силы, здоровье - и сама жизнь... Ей и посмотреть-то вокруг было некогда, и
ничего она не видела, только то, что ждало ее труда, ее рук...
Последние годы, когда уже выросла Люба, поехала в Моршанск учиться,
полегче, посвободней стало. Домашнее хозяйство они сократили - много ли им
надо двоим? Достаток появился, не то что в минувшие времена; колхоз за
работу платил деньгами, помесячно, и платил хорошо. Можно было бы себе и
отдых устроить, развлечение: поехать с Таей хотя бы в Москву, в которой она
не бывала, купить ей там наряды. Она бы всему рада была. Или на курорт. Уже
и на курорты стали колхозники ездить, не одни горожане.
Но - непривычно как-то!. И опять все дела, дела, работа, оторваться
непросто.
Пока собирались, говорили об этом, назначали сроки: вот уж на будущий
год непременно, - Таи и не стало. Так и не побывала она нигде, не повидала
ничего...
От этих дум, от жалости к ней, от невозможности теперь что-либо
поправить у Петра Васильевича начинало ныть сердце. Он нашаривал пачку
"Севера", закуривал папиросу. Нянечка в коридоре сразу чуяла дым, появлялась
в дверях, смотрела строго, укоризненно: опять! Сколько уж раз предупреждала!
Петр Васильевич конфузился, сминал папиросу в пальцах. Кожа на них была
толстая, огрубелая, - ее даже огонь не прожигал...

5