"Юрий Гончаров. Последняя жатва" - читать интересную книгу автора

Кончился май, тянулся уже июнь. Каждую неделю приезжала Люба, заходил
еще раз Митроша - опять случай привел его в райцентр. Снова посидели они в
кустах сирени, выпили четвертинку. Одни больные выписывались, исчезали,
другие появлялись на их месте. Петр Васильевич был уже самым старым по стажу
в палате. Лекарства давали ему какие-то новые, мудреных названий, несколько
раз его подолгу смотрели врачи, целой группой, и больничные, и не
больничные. Кто они, откуда эти чужие врачи - Петру Васильевичу было
стеснительно опрашивать. В последний раз, отпуская его с такого осмотра,
Виктор Валентинович сказал: "Ну, вот еще Юлии Антоновне вас покажем и тогда
будем окончательно решать..."
Приезду Юлии Антоновны предшествовали суета и хлопоты всего больничного
персонала. Уборщицы тщательно мыли полы и стены во всех палатах и коридорах,
протирали мелом оконные стекла; все нянечки и медсестры получили новые
халаты; по всей территории вокруг больницы прошлись метлы, скребки, грабли;
дорожки парка зажелтели, посыпанные свежим песочком.
Юлия Антоновна оказалась низенькой, тучной пожилой женщиной с походкой
враскачку, вперевалку. Несмотря на возраст, ее волосы под белой
накрахмаленной шапочкой были черны как смоль, так же были черны и ее брови -
совсем мужской густоты и ширины, сросшиеся вплотную и темным клинышком
сбегавшие на начало ее крупного крючковатого, грузинского носа, которому по
его величине и неизяществу тоже скорее было место на мужском, а не на
женском лице. Смотрела она сурово, как будто приехала не консультировать, а
с ревизией, и все ей в больнице не нравилось, все заслуживало критики и
осуждения. С врачами Юлия Антоновна разговаривала тоже сурово, как будто уже
наперед была уверена, что у каждого только промахи и ошибки. Но называла
их - Таня, Катя, Лена, Витя... Иногда даже - Леночка, Витюша, - в минуты
своего хорошего настроения, сохраняя, однако, во взгляде и на лице все ту же
совсем мужскую суровость. Все они когда-то слушали ее лекции, сдавали ей
экзамены в мединституте, каждый запечатлелся ей зеленым еще юнцом, с
какими-нибудь мелкими студенческими грешками, неуклюжими хитростями, чтобы
улизнуть с практических занятий в анатомичке на свидание или в кино, и хотя
с тех пор пробежало немало времени - пробежало оно для молодых врачей, для
старой же Юлии Антоновны бывшие ее ученики по-прежнему оставались как бы все
еще студентами и студентками, полудетьми...
Петра Васильевича опять позвали в рентгеновский кабинет с зашторенными
окнами. Опять погас свет, воцарился полный мрак; белые лица тесно сдвинулись
перед экраном в слабом, пепельно-голубоватом телевизорном свечении.
Как всегда, врачи смотрели молча, но в этот раз эти минуты тянулись
как-то особенно долго и томительно.
Потом Петру Васильевичу велели идти в палату. Он оделся, и когда
уходил, прикрывал дверь, врачи уже громко совещались между собой,
рассматривали на свет белого фонаря большие темные листы фотопленки.
- ...болевые ощущения сняты, общее состояние укреплено... границы почти
без изменений, процесс замедленный, вялый... Конечно, картина... Лаптев
смотрел сам, здесь, Петрову мы досылали снимки...
- Милые мои, я бы рада, так ведь и я не господь бог! - разобрал Петр
Васильевич среди других голосов густой голос Юлии Антоновны.
Юлия Антоновна провела в больнице два дня, ее торжественно проводили, и
сразу напряженность всего персонала спала, все пошло старым своим чередом.