"Юрий Гончаров. Нужный человек" - читать интересную книгу автора

закружила голову Степану Егорычу: а что, может, в самом деле пристроиться
возле Галины Фоминишны? Такой ли уж в этом грех? Она ж ведь сама его хочет,
к себе тянет, а ему сейчас что - ему сейчас поспокойней пожить, ему сейчас
после фронта и увечья питание хорошее нужно, чтоб вернуть здоровье и силу,
подлечиться, подправиться... Да и одеться бы получше - зима вон какая лютая,
и сколько еще ее впереди, а у него лишь гимнастерка бумажная, шинель "бэ-у"
с десятого плеча, что в госпитале выдали, да сапоги кирзовые - тоже "бэ-у",
сношенные, долго в них не проходишь, головки свиные уже порепались, вот-вот
дырки засквозят...
Но Поля, Поля, родной его дом в деревне Заовражной, две его девочки -
Катя и Маша... Двоешки, им сейчас уже тринадцатый год пошел, совсем уже
большие, все понимают...
Младший сержант Федор Карболкин на такие колебания Степана Егорыча
говорил неотразимо:
- Не на цепь же она тебя посадит? Придет час - и прощай, Галина
Фоминишна, спасибо, сердешная, за приют и ласку и харчи твои, друг другом мы
очень довольны - ну и, значит, квиты... Но ты и такое подумай: семья твоя
под немцами год, даже боле. Живы ли? Найдешь, куда возвернуться-то? Сам
повидал, какая это хреновина - война, как немец деревни-то наши палит. А ты
уж не молоденький, сорок годов, чтоб все сызнова на пустом месте заводить. А
тут тебе и крыша, и кровать с периной, и одеяло пуховое, и баба - лакомый
кусок, и полное хозяйство...
Замолкал Степан Егорыч, не спорил с Карболкиным, сознавая, что не
глупость он городит, многие ему сказали бы точно так, и сам он кому-нибудь
Другому тоже так, наверное бы, сказал. Но нутро его все же отказывалось
принимать советы друга, не соглашалось с ними. Не по душе ему было такое
устройство. Вся его жизнь прошла в деревенском труде, нелегком, но честном,
достойном, без хитростей; в родной деревне, округ нее, в целом районе его
ценили за этот его труд, называли активистом колхозного строя. И такого
разумного, с явной всеобщей пользой труда хотелось ему, искала и жаждала его
душа и сейчас. А при Галине Фоминишне - кем бы он стал за ее сытый кусок,
мягкую перину да ночные бабьи ласки? Только лишь личным ее батраком,
работником при ее курах, овцах, корове...
Женщины, стеснившиеся у прилавка, нетерпеливо следили за тем, как
Степан Егорыч рубил мясо. И это он не позабыл - как рассекать баранью тушку,
на какие куски разделить грудину, задок, ляжки, чтоб в должной доле состояли
кости и мясо. Взгляды женщин как бы притрагивались к каждому куску, кинутому
Степаном Егорычем на прилавок, двадцать пар глаз одновременно щупали их со
всех сторон, выбирая, оценивая качество, соображая стоимость и свои деньги.
Степан Егорыч рубил мелко - никто не возьмет килограмм или больше, таких
покупателей теперь нет, граммов двести, триста, да и то иным и это много, не
по силе, будут просить размельчить еще, совсем малый кусочек - лишь бы
приправить скудное варево мясным духом, блестками жира.
- ...я первая, я с шести часов, еще двери не открывали - я уже стояла,
а вы подошли потом, после... - спорила с кем-то в толпе женщин совсем
маленькая желтолицая старушка, притиснутая к прилавку, с необычной для ее
тощего тела энергией отстаивая свое место напротив весов. - Ребра мне не
кладите, мне вон из тех кусочков, что от задка...
- От задка будет подороже. - Галина Фоминишна, в фартуке, нарукавниках,
пунцовая от предшествующей беготни, хлопот, торгового азарта, бросила на