"Олесь Гончар. Твоя заря" - читать интересную книгу автора

когда удает-ся воскресить что-нибудь полузабытос, искренне этому радуемся,
и даже Лиду тешит паше занятие, похожее на игру, девочка, все вромя
прислушиваясь к нам обоим заинтересованно, и впрямь, видно, воспринимает
все это как детскую игру-угадайку. Когда нам что-то не дается, не ловится,
когда какая-нибудь строчка из песни окажется настолько забытой, что мы
долго не можем выудить ее из памяти, Лида подтрунивает над нашей
забывчивостью, п Заболотный, прикидываясь уязвленным, говорит ей:
- А вот мы тебя проэкзаменуем, всезнайку...
И одну за другой загадываем Лиде загадки:
- А что растет без корня?
- А что бежит без повода?
- А что плачет без голоса?
Молчит девчонка. Не может отгадать?
- То-то же,- говорит задумчиво Заболотный.
Мое внимание между тем снова привлекает дорога, образ ее.
Железный Дунай могуче катится вдаль!
Движение, энергия, скорость - они здесь всевластны.
Только во имя чего кромсает воздух эта стремительная сила и страсть,
которая час от часу словно возрастает?.. Вся эта гонка беэудержная,
шальная - в чем ее смысл? Или просто существует и все? Оставив позади
смоги-туманы, смрад болот и отстойников, трасса вылетает в тихое свечение
осенних полей, чтобы, глотая мили, захватывая простор, опять упасть где-то
там, за горизонтом, в объятия далей, таинственных, бесконечных...
Сквозь лобовое, еще на заводе подсиненное стекло налетает на нас
ультрамариновое небо, цвета хоть и приятного, но неестественного,- во
всяком случае, трудно нам в этих ультрамаринах узнать небо детства, его
вольные, сияющие глубины...
С каждой милей, с каждым часом мы ближе к Мадонне, к той невиданной,
которая так рано сегодня нас подняла и позвала в путь. Та, к которой
мчимся, становится для нас чем-то большим, нежели еще одно художественное
полотно. Неизвестно, какой предстанет в действительности, но сейчас
Мадонна ощутимо будоражит воображение, неясными чарами вызывает отдаленные
образы полузабытых людей, еще не увиденная, для нас она уже словно вспышка
того прекрасного, что открывалось тогда на ранних терновщанских зорях.
Не знаю, как Заболотный, а я ее, эту облеченную в тайну Мадонну,
почему-то представляю в образе Романовой дочки-красавицы, в образе той,
которая, всплыв где-то из марева наших детских степных лет, смуглолицая,
высокая, с младенцем на руках, стоит у своего колодезя с журавлем - к нему
мы, пастушки, ходим пить... Мы долго ждали этой встречи, мечтали о ней,
бродя со скотом по жестким пыройньш межам, но вот хлеба скошены, степь
открылась, теперь пускай по стерням коров, куда хочешь, наше пастушье
племя соединилось наконец. Вот это жизнь, вот оно, раздолье, сразу все
изменилось, можем осуществить любую мечту: итак, вперед, к Романову
колодезю, где та стоит, которая росой да зарей умыта! Собравшись целой
ватагой, заметно воодушевленные, отправляемся к Роману Виинику - набрать
воды из его колодца и коснуться взглядом Надькиной красоты. Увешанные
флягами, ропавками ', приближаемся со степи, сникшей от смущения, но,
сказать правду, счастливой компанией, а она, Романова Надька, молодая
мать, завидев эту ораву, уже вышла, остановилась в свободной,
непринужденной позе под колодезным журавлем и, со своим дитем на руках,