"Олесь Гончар. Твоя заря" - читать интересную книгу автора

породнила, и сейчас они неразлучны, вместе донашивают свои перекопские
шинели, па сходку отправляются всегда вдвоем. Неугомонный Ян Янович, по
совету своего друга, соорудил себе полуземлянку в глинищах как раз рядом
со старой, еще, должно быть, прадедовской хатой Заболотных, и место
оказалось прямо-таки счастливым...
Глаз у этого Яна Яновича наметан, лишь взглянул на нашу глину, тут же
определил: "Ваша глина должна быть певучей, здесь соловьев полно!" И но
много воды утекло, как хлопцы Заболотного (сначала они, а за ними и вся
ребятня слободская) уже свистели в латышовы выжженные из глины свистульки,
пусть не очень складные, зато звучные и петушком расписанные, благодаря
чему изделия эти пользовались безудержным спросом на наших ярмарках.
Глины у нас столько, что на весь мир хватило бы, и вот, имея под рукой
ее неисчерпаемые залежи, Ян Янович приспособился, кроме свистулек, делать
и много других вещей, необходимых для пользования людям. Вскоре завел он
себе эту вот диковинную крутилку, которая как будто все ему делает сама,
крутится, прямо поет кружаломколесом, а латыш, склонившись, зорко что-то
там вывораживает над своей мудрой глиной. Лишь пальцем ее легонько
коснется, оживит бесформенную увлажненную массу, и вмиг, без всяких
усилий, из нее само что-то высовывается, растет, вырастает, и - глядь! -
перед тобой уже выкруглилась мисочка, крынка или макитра, или еще
какаянибудь посудина, похожая на те тыквы, что все лето выгреваются по
терновщанским огородам. Самых удивительных форм бывают те тыквы, которые
природа лепит неторопливо, целое лето, словно готовя образцы для глиняных
творении латыша.
Так вот - то на колдобине, то у латыша - перебудешь самую жарынь, и
снова в степь, где тебе торчать около коровы с веревкой в руке до вечера,
зато, когда гоним скот домой, так хорошо на душе,- ведь день наконец
закончился, и все мальчишки, хоть по каким вы межам плутали, опять
сходитесь в Терновщине, в глубоких ее улочках, где пыли полно! Вы и сами
нарочно ее вздымаете, взбиваете тучами, где пройдете - коровьи рога
утопают в теплом, взвихренном золоте заката. Уже вы и прошли, пронеслись
пыльной бурей, как конница, а взметенные вами багряные тучи, не истаивая,
долго будут висеть над улочкой, где в самом конце, среди нависших над нею
прядей дерезы, как раз гнездится на отдых уже теперь не жаркое, совсем
близкое к вам солнце.
А потом, особенно если будет это под воскресенье, гомон и песни до
поздней ночи не дадут уснуть вашей Терновщине! Обовьют ее по всем уголкам,
перекликаясь между собой, кого-то вызывая в левады, кому-то песней
объясняясь в любви, в пламенных страстях... Над балкою, край Тихоновой
левады, темнеет огромная вербовая колодакоряжина, кем-то давно она
прилажена так, что напоминает большущее кресло, место это не гуляет, по
вечерам здесь слышатся признания-поцелуи,- тайнолюбные парочки,
устроившись на вербовом троне, изнывают в объятиях, сидят, блаженствуют
допоздна, и сколько будет сказано там ^слов ласковых, наинежнейших, а вы,
ребятня, затаившись в темноте за коряжиной, имеете возможность тоже
приобщиться к тем объяснениям, шепотам и секретам, выведать, который же из
наших парубков теперь по той Винниковне сохнет.
- А песен сколько у нас там пели,- говорит от руля Заболотный.- Сколько
их знала одна наша Терновщина!..
Мы с ним начинаем вспоминать тот далекий терновщаиский репертуар, и