"Витольд Гомбрович. Порнография " - читать интересную книгу автора

Группы деревьев в очаровательных фресках-арабесках аллей, сад, плавно
спускающийся туда, где за липами ощущалась гладь скрытого за кронами пруда -
ах, эта зелень в тенистой и солнечной росе! Когда же мы вышли после завтрака
во двор усадьбы - дом белый, двухэтажный, с мансардочками - в обрамлении
елей и туй, дорожек и клумб, - который ошеломил, как чистое виденье из
давнего, уже такого далекого предвоенного прошлого... но в своей нетронутой
стародавности он казался более реальным, чем действительность... и в то же
время сознание того, что это неправда, что он диссонирует с реальностью,
превращало его в нечто вроде театральной декорации... в конце концов, и этот
дом, и парк, и небо, и поля стали одновременно театром и жизнью. А вот и
помещик подходит, могучий, грузный, в зеленой куртке на расползающейся туше,
и действительно подходит, как в старые времена, еще издали приветствует нас
и спрашивает, как нам спалось. Лениво беседуя, не спеша, мы вышли за ворота,
в поле, и окинули взглядом землю, поднимающуюся и вздымающуюся вокруг, а
Иппа, разбивая сапогом комья земли, что-то говорил Фридерику о жатве, об
урожае. Мы направились к дому. Во двор вышла пани Мария и крикнула нам: с
добрым утром, а карапуз бежал по газону - наверное, сын кухарки. Так мы и
шли в это утро - которое было повторением давно ушедших утр, - но не так-то
все просто... ибо вкралась в пейзаж какая-то надломленность, и снова мне
показалось, что все, будучи тем же самым, стало чем-то совершенно иным. Что
за странная мысль, какая отвратительная подспудная мысль! Рядом со мной шел
Фридерик, материализовавшийся в свете ясного дня до такой степени, что можно
было пересчитать волоски, торчащие у него из уха, и все дефекты бледной
тепличной кожи, - Фридерик, говорю я, сутулый, хилый, с узкой грудью, в
пенсне, с нервными губами, с руками в карманах - типичный городской
интеллигент в здоровой кондовой деревне... но сопоставления с ним деревня не
выдерживала, деревья теряли уверенность в себе, небо конфузилось, корова не
оказывала достойного сопротивления, вековечность деревни как бы
поколебалась, утратила авторитетность, ослабла... и теперь Фридерик был
большей истиной и реальностью, чем трава. Фридерик? Мучительная, тревожная,
циничная и немного истеричная мысль, а также мысль провоцирующая,
агрессивная, разрушительная... и я не знал: от него, Фридерика, исходит эта
мысль или от войны, революции, оккупации... или же здесь и то и другое, одно
с другим? Но вел он себя безупречно, расспрашивая Ипполита о хозяйстве, то
есть поддерживал уместную в данных обстоятельствах беседу, и вдруг мы
увидели Геню, которая шла к нам по газону. Солнце жгло нам кожу. Глаза были
сухие, а губы запеклись. Она сказала:
- Мама уже готова. Я велела запрягать.
- В костел, к мессе, ведь сегодня воскресенье, - объяснил Ипполит. И
сказал тихо, про себя: - К мессе, в костел. - После чего заявил: - Если вы,
господа, желаете с нами, милости прошу, но никакого принуждения, терпимость,
не так ли? Я поеду, потому что, пока я здесь, я буду ездить! Пока есть
костел, я езжу в костел! С женой и с дочерью, в коляске - мне не от кого
прятаться, пусть глазеют. Пусть глядят, как в фотоаппарат... пусть
фотографируют! - И прошептал: - Пусть фотографируют!
Незамедлительно и наиучтивейшим образом Фридерик выразил нашу
готовность принять участие в богослужении. В коляске, колеса которой,
попадая в песчаную колею, издают глухой стон, мы едем - а когда мы выехали
на холм, постепенно открылась вся обширность земли, низко раскинувшейся под