"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

северу. Ночь была тихая и светлая, мы хорошо видели вдали превысокие хребты,
снегом покрытые, которые надлежало переходить. Тот хребет, по вершине коего
мы шли, и следующий за ним были разделены преужасной лощиной, столь
глубокой, что мы никак не могли решиться ночью спускаться в нее, опасаясь,
чтобы не зайти в такую пропасть, из которой и назад выбраться будет трудно.
Поэтому, вместо того, чтобы итти к северу, пошли мы вдоль лощины на запад в
надежде встретить горы, соединяющие сии два хребта. Да и в самом деле
недолго мы находились в беспокойстве и скоро нашли как будто нарочно
искусством сделанную плотину, которая лежала прямо поперек всей лощины и
соединяла оба хребта; она очень походила на дело рук человеческих, и только
одна огромность ее показывала, что она есть творение природы.
Опускаясь на сей переход, увидели мы два шалаша, из коих происходил
изредка свист, точно такой, каким у нас манят перепелов; присев в траву, мы
долго слушали, желая удостовериться, птица ли это или охотники, сидевшие в
шалашах. Наконец, решились итти к ним, полагая, что их не может быть такое
число, с которым не могли бы мы управиться; но, подойдя поближе, увидели,
что ночью два костра жердей нам показались шалашами.
Взяв из них по одной жерди вместо копий, пошли мы далее, а перейдя на
другой хребет, напали на большую дорогу, ведущую к северу, по которой возят
дрова и уголье на вьючных лошадях в город. Между тем приметили мы, что
нынешней весной никто еще по ней не ездил, хотя везде кругом нас видны были
огни, происходившие от жжения угля в ямах.
Продолжая итти по найденной нами дороге, начали мы встречать мелкий
густой лес и большую траву и потому, когда время было уже за полночь, мы
вздумали отдохнуть, забравшись в чащу, ибо, сидя в пещере на острых
каменьях, мы ни на минуту даже не могли задремать.
Проспав часа два, а может быть и более, пошли мы далее по дороге,
которая с вершины хребта повела нас разными кривыми излучинами в преглубокую
лощину. Спустившись туда на самый низ, пришли мы к небольшой речке, которая
была местами покрыта льдом и глубоким снегом, но он был так тверд, что мог
нас поднимать. Тут мы потеряли свою дорогу и потому перешли по снегу всю
лощину поперек оной к подъему на следующий хребет, в то место, где, по нашим
догадкам, ожидали найти продолжение потерянной нами дороги. Однакоже большой
дороги сыскать не могли, а карабкаясь на гору, напали на небольшую тропинку.
Поднимаясь по ней, взошли мы на вершину хребта, который был выше всех
тех, кои мы прошли, и как мы лезли весьма тихо, останавливаясь притом очень
часто для отдохновения, то вершины хребта достигли перед самым почти
рассветом и, нашед тут удобное место для дневания, расположились остаться на
весь день. Для этого мы умяли в густой чаше горного тростника (или мелкого
растения бамбу) на такое пространство, на котором бы нам всем можно было
лечь вплоть один к другому, чтобы хотя этим средством немного согреться, ибо
утро было очень холодное, а мы одеты были не слишком тепло. Но и двух часов,
я думаю, мы не в состоянии были пролежать, а спать почти и вовсе не могли:
так много беспокоила нас стужа.
Лишь только настал день, мы встали и осмотрели все окружавшие нас
предметы. Мы находились на превысокой горе и со всех сторон были окружены
хребтами высоких гор; те из них, которые находились от нас к полуденной
стороне, были ниже того хребта, на котором мы расположились, а находившиеся
к северу несравненно его превышали. Впрочем, кроме неба, гор, леса и снега,
мы ничего не видали, но эти предметы имели весьма величественный вид.