"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

правительству о России и обо всем виденном ими вне своего государства.
Вместе с Теске стали к нам ходить также лекарь Того и Кумаджеро.
Теске в первый день, так сказать, своего урока, показал нам
необыкновенные свои способности: он имел столь обширную память и такое
чрезвычайное понятие и способности выговаривать русские слова, что мы должны
были сомневаться, не знает ли он русский язык и не притворяется ли с
намерением. По крайней мере, думали мы, должен быть ему известен
какой-нибудь европейский язык. Он прежде еще выучил наизусть много наших
слов от Кумаджеро, только произносил их не так. Причиною сему был дурной
выговор учителя. Но он в первый же раз приметил, что Кумаджеро не так
произносит, как мы, и тотчас попал на наш выговор, что заставило его с
самого начала поверить собранный Кумаджеро словарь, в котором над каждым
словом ставил он свои отметки для означения нашего выговора.
Ученики наши ходили к нам почти всякий день и были у нас с утра до
вечера, уходя только на короткое время обедать, а в дурную погоду и обед их
приносили к ним в нашу тюрьму {*59}. Теске весьма скоро выучился читать
по-русски и начал тотчас записывать слова, от нас слышанные, в свой словарь,
русскими буквами по алфавиту, чего Кумаджеро никогда в голову не приходило.
Теске выучивал в один день то, чего Кумаджеро в две недели не мог узнать.
Теперь уже и нам позволено было иметь чернильницу и бумагу в своем
распоряжении и писать что хотим, почему и стали мы сбирать японские слова.
Но замечания наши) записывать мы опасались, подозревая, что японцы вздумают
со временем отобрать наши бумаги.
Через несколько дней знакомства нашего с Теске привел он к нам своего
брата, мальчика лет четырнадцати, и сказал: "Губернатору угодно, чтобы вы
его учили по-русски". - "Мало ли что угодно вашему губернатору, - отвечали
мы с досадой, - но не все то расположены мы делать, что ему угодно; мы вам
сказали прежде уже, что лучше лишимся жизни, нежели останемся в Японии в
каком бы то ни было состоянии, а учителями быть очень не хотим; теперь же
видим довольно ясно, к чему клонятся все ваши ласки и уверения. Одного
переводчика, по словам вашим, было недостаточно для перевода нашего дела,
нужен был другой: этого закон ваш требовал, как вы нас уверяли; мы
согласились учить другого, а спустя несколько дней является мальчик, чтобы и
его учить; таким образом в короткое время наберется целая школа; но этому
никогда не бывать; вы можете нас убить, но учить мы не хотим".
Ответ наш чрезвычайно раздражил Теске. Быв вспыльчивого нрава, он вмиг
разгорячился, заговорил, против японского обычая, очень громко и с угрозами,
стращая нас, что мы принуждены будем учить против нашей воли, и что мы
должны все то делать, что нам велят, а мы также с гневом опровергали его
мнение и уверяли, что никто в свете над нами не имеет власти, кроме русского
государя: умертвить нас легко, но принудить к чему-либо против нашей воли
невозможно.
Таким образом мы побранились не на шутку и принудили его оставить нас с
досадой и почти в бешенстве. Мы опасались, не произведет ли ссора сия
каких-нибудь неприятных для нас последствий, однакож ничего не случилось. На
другой день Теске явился к нам с веселым видом, извинялся в том, что он
накануне слишком разгорячился и оскорбил нас своей неосторожностью, чему
причиной поставлял он от природы свойственный ему вспыльчивый характер, и
просил, чтобы, позабыв все прошедшее, мы были с ним опять друзьями. Мы, с
своей стороны, также сделали ему учтивое извинение, тем и помирились.