"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

японцы нам дали, а как погода становилась день ото дня холоднее и мы жили,
можно сказать, почти на открытом воздухе, то японцы наружную решетку между
столбами оклеили бумагой, оставив вверху окна, которые открывались веревкой
и закрывались, как корабельные порты. Окна сии, однакож, сделали они по
усиленной нашей просьбе, ибо посредством их по крайней мере иногда могли мы
видеть небо и вершины дерев. В нашем положении и то нас утешало, что хотя
изредка могли мы, подобно людям, на свободе живущим, смотреть на небо. Потом
перед каждой клеткой, шагах в полутора или двух, вырыли они большие ямы и на
всех сторонах их положили толстые плиты, а внутрь вместо вынутой земли
насыпали песку. Таким образом устроив очаги, стали они держать на них с утра
до вечера огонь, употребляя для того дровяной уголь. У огня мы могли
греться, сидя в своих клетках на полу, подле решеток.
Через несколько дней после того дали нам японцы курительный табак и
трубки на весьма длинных чубуках, на середине коих насадили они деревянные
круги такой величины, чтобы не проходили они сквозь решетку между столбами.
Это сделано была в предосторожность, чтоб мы не могли взять к себе в тюрьму
трубок с огнем. Такая странная недоверчивость была нам крайне неприятна, и
мы не скрывали этого от японцев, упрекая их за варварское их мнение о
европейцах. Но они смеялись и ссылались на свои законы, говоря, что они
повелевают не давать ничего такого пленным, чем бы могли они причинить вред
себе или другим, и что табак позволяют нам курить по особенному снисхождению
губернатора.
Японцы говорили нам, что, по их обыкновению, ничего нельзя делать
вдруг, а все делается понемногу, почему и наше состояние улучшают они
постепенно; да и в самом деле, мы испытали, что японцы двух одолжений в один
день никогда не сделают. В последней половине октября приступили мы к
описанию нашего дела. Для того были нам даны бумага и чернила. Кумаджеро
хотел, чтоб мы сперва написали на собственных листах сами за себя и за
матросов наших, так сказать, послужные наши списки, то есть где и когда мы
родились, имя отца, матери, сколько лет в службе и пр., и пр. Мы
удовлетворили его требованию; но когда это было кончено, он хотел, чтоб мы
на тех же листах продолжали писать всякий вздор, о котором они нас
спрашивали. Таких пустых вещей мы писать не хотели, сказав, что нашего века
не достанет описать все безделицы, о которых японцы нас расспрашивали.
Японцы сначала сердились и увещевали нас, чтоб мы не отговаривались
делать то, что может послужить нам в пользу. Однакож мы поставили на своем,
и они согласились, чтобы мы не писали ничего, к нашему делу не
принадлежащего. Дело же наше должно быть описано с отбытия нашего из
Петербурга: зачем пошли, где плавали и зимовали, как увиделись с японцами и
пр. Притом они сказали нам, что все прочее может быть описано коротко, но о
сношениях наших с японцами надлежит писать как можно подробнее и
вразумительнее, не выпуская самомалейшего происшествия, а притом в описании
нашем нужно упомянуть о Резанове и Хвостове все то, что мы словесно сообщили
японцам.
Мы на это согласились и условились с Кумаджеро таким образом, что в
небытность его у нас в тюрьме мы станем писать, а когда он придет, то, взяв
Алексея в нашу клетку, будем переводить написанное на японский язык, а он
нас просил копию для перевода писать так, чтобы между каждыми двумя строками
можно было поместить еще две и более.
Условясь таким образом, принялись мы за дело. Нам хотелось сперва