"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

лежала в шлюпке, когда нас захватили, и ныне, при раздаче платья, отдана ему
без осмотра, хотя ремень был весь на виду.
Нам крайне удивительно показалось, каким образом любопытные и
осторожные японцы пропустили это без замечания и не сняли ремня, особливо,
когда мы видели, что они осторожность свою в рассуждении нас простирали
столь далеко, что не давали нам ножниц для обрезывания ногтей, и мы должны
были просовывать руки сквозь решетку, где караульные обрезывали нам ногти;
даже иголок не вверяли нам, но работникам приказывали чинить наше платье.
Ножу этому я чрезвычайно образовался, в надежде, что со временем он
может быть нам полезен, и при первом случае дал Симонову знать, чтоб он
берег его как глаз, а если японцы спросят, зачем был у фуфайки ремень, то
сказал бы, что к нему привязывается шляпа, чтоб ее не унесло ветром.
Другая же новость Шкаева состояла в том, что караульные разговаривали
что-то о нашем отправлении в Мацмай и что прежние наши носилки принесены уже
на двор. Весть эту на другой же день поутру подтвердили сами японские
чиновники, объявив нам формально, чтоб мы готовились в дорогу. Вечером дали
каждому из нас по одному бумажному лакированному плащу, по соломенной шляпе
с круглыми полями, по одной паре японских чулок и по паре соломенных
лапотков, какие японцы носят в дороге.
С рассветом 27-го числа начали собираться. Поутру приходили к нам
разные городские чиновники прощаться. Все делали это церемониально: подойдя
к каморке каждого из нас, приказывали переводчику сказать нам учтивым
образом, что такие-то чиновники пришли нарочно с нами проститься, что они
желают нам здоровья, благополучного пути и счастливого окончания нашему
делу. Между тем нам повязывали по поясу веревки, выводили нас на двор, где
ставили рядом, определяя к каждому из нас по солдату для караула и по
работнику держать веревку. Эти приготовления худо соответствовали учтивости,
с какой японцы с нами прощались.
Около половины дня мы отправились в путь. Вели нас точно таким же
порядком, как и прежде, с той только разностью, что сверх носилок были еще
при нас верховые лошади, на которых, вместо седел, были положены наши одеяла
и спальные халаты. От тюрьмы сажен на сто по улице стоял в строю военный
отряд пехоты, мимо которого мы проходили. День был очень теплый и ясный,
почему зрителей собралась большая толпа; из них многие провожали нас версты
три. Конвой наш состоял из одного начальствовавшего им чиновника, двенадцати
или шестнадцати человек солдат, двух непременных работников и большого числа
переменных на станциях людей, которые несли наши носилки, вели лошадей и
пр., а сверх того, были при нас переводчик Кумаджеро и лекарь Того.
Пробыв пятьдесят дней в заключении, мы лучше согласились итти пешком,
нежели ехать, а садились на лошадей тогда только, когда уставали. При сем
случае японцы, свернув веревку, закладывали ее к нам за пояс и оставляли
нас. Но это делали они только в поле, а проезжая селениями, всегда держали
за конец веревки, так точно, как и в то время, когда мы шли пешком.
От самого Хакодате мы шли подле берега около всей гавани, а
поровнявшись с мысом полуострова, на котором стоит город, поднялись на гору,
где была батарея, которая, повидимому, поставлена с намерением защищать вход
в залив, хотя и нимало не соответствовала сей цели как по чрезвычайной
вышине горы, где она стоит, так и по большой ширине пролива, составляющего
вход. Японцы провели нас через эту батарею и тем не мало причинили нам
беспокойства и горести. "Вот, - говорили мы друг другу, - они и укреплений