"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

умереть с голоду, не смея тронуть одного зерна пшена без согласия хозяина...
5 сентября мы были у градоначальника в последний раз. До полудня японцы
расспрашивали весьма обстоятельно о семи человеках, спасшихся с их судна,
разбитого на Камчатском берегу. Мы им сказали о месте и времени, где и когда
судно разбилось, сколько людей и как спасено, и что они находились при нашем
отбытии в Нижне-Камчатске. Мур их там видел, но он не хотел об этом сказать
японцам, опасаясь, что они замучат его вопросами.
После полудня мы долго сидели на дворе, пили чай и курили табак. В это
время переводчик Кумаджеро беспрестанно к нам выбегал и спрашивал разные
русские слова, которые записав, опять уходил.
Наконец, ввели нас в залу. Один из чиновников, старик лет семидесяти,
бывший еще при Лаксмане употреблен к составлению русского лексикона,
развернул перед нами пребольшой лист бумаги, весь исписанный японскими
письменами, и начал читать, по своему обычаю, нараспев. Из первых десяти или
двадцати слов мы ничего не могли разобрать, но после поняли, что он
воображает, будто читает по-русски. Слова "россияно", "корабля", "вашу
государя", "Хвостос" (Хвостов), "огонь", "Карафта" (Сахалин) и пр. показали
нам, что он потщился сделать перевод на русский язык нашего дела. Мы не
могли удержаться от смеха и сказали японцам, что тут мы ничего не понимаем,
кроме небольшого числа слов, рассеянных в разных строках. Тогда все бывшие с
нами японцы, да и сам семидесятилетний переводчик, начали смеяться и более
не беспокоили нас сею бумагой. Потом градоначальник, распрощавшись с нами,
отпустил нас из замка.
Караульные позволяли иногда Муру выходить из своей каморки, греться у
огня в коридоре и подходить к моей решетке, где мы могли с ним разговаривать
потихоньку, о чем не смели говорить громко, опасаясь, нет ли между
караульными из тех японцев, которые были в России, знающих русский язык. Но
содержания нашего стола они не улучшали, несмотря на то, что мы часто
упрекали их в варварских поступках против иностранцев.
Во время нашего заключения видна была комета. Мы желали узнать, имеют
ли японцы понятие о телах небесных, и спросили их о том. Из ответов их мы
могли только уразуметь, что им известно непостоянное пребывание в небе сих
звезд и что они редко являются. Когда мы их спросили, не почитают ли они
светила сего каким-нибудь предвозвещением, они, к величайшему нашему
огорчению, сказали, что в тот год (1807), когда русские суда сделали на них
нападение, видна была на небе точно такая же звезда, и теперь, при нашем
прибытии видимо подобное явление.
3 сентября, первый при градоначальнике чиновник объявил нам, что по
причине наступления холодной погоды он имеет повеление выдать нам теплое
платье из числа того, которое оставил наш шлюп для нас в Кунасири, и
спрашивал, что нам надобно; потом тотчас, по назначению моему, выдал мне
форменную шинель, фризовые фуфайку и нижнее платье, шапку, рубашку, чулки и
платок, а после и всем моим товарищам выдано было, чего они требовали.
Я прежде упоминал, что японцы согласились матросов держать с нами по
очереди, почему еще 31 августа Васильева перевели к Муру, а Шкаева посадили
одного; 23 же сентября Макарова, содержавшегося со мною, сменили Шкаевым. От
него узнал я две новости. Первая - что японцы ошибкою дали Симонову большой
складной нож. И вот каким образом. Он имел у себя в кармане в фуфайке
матросский ножик, привязанный к петле фуфайки на ремне, что матросы
обыкновенно делают, чтоб не потерять ножа, когда лазят на мачты. Фуфайка его