"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

Мы оставляли такие дощечки на всех островах, нами посещаемых, как на
обитаемых, так и на тех, где жителей не было, прибивая оные к деревьям, с
тем, чтобы в случае кораблекрушения и гибели нашей со временем могло быть
открыто, где мы были и где должно было последовать с нами несчастье.
Объяснив сии причины японцам, мы не могли их убедить в истине. Сначала они
несколько раз принимались расспрашивать нас, что означает надпись, и
требовали объяснения на каждое слово порознь, переставляя иногда их в другой
порядок и надеясь тем нас запутать; потом сказали нам, что они слышали в
Нагасаки от голландцев, будто такие дощечки европейцы оставляют на тех
пустых островах, которые хотят присвоить себе во владение, - и итак, не
имели ли и мы того же намерения? Ответ наш, что доски, о коих они говорят,
оставлять есть у европейцев обыкновение, только с другой надписью, не мог их
успокоить; прямо они нам не говорили, но мы ясно могли видеть, что они нам
не верили и сомневались, так ли мы переводим нашу надпись.
Возвратились мы из замка уже поздно вечером.
Положение наше всем нам казалось самым ужасным. Опровергнуть
подложность грамоты Хвостова мы считали невозможным, и как мы ни рассуждали,
но видели, что японцы не иначе должны о нас думать, как о шпионах.
На другой или на третий день после сего происшествия, когда дежурный
чиновник, лекарь и переводчик во время обыкновенного утреннего своего
посещения занимались с Муром и расспрашивали его о русских словах, Алексей
несколько раз проходил по коридору подле моей каморки, глядел на меня
пристально, изредка посматривая на японцев, и, казалось, хотел сообщить мне
что-то тайно от них, но когда я начинал с ним говорить, он не отвечал ни
слова. Наконец, сыскав случай, когда японцы на нас не смотрели, вдруг бросил
ко мне сквозь решетку завернутую бумажку. Я тотчас наступил на нее ногой и
стоял на одном месте, пока японцы не ушли; потом, взяв ее, нашел, что в
нескольких лоскутках бумаги завернуты были небольшой железный гвоздик и
записка, гвоздем писанная. Подписана она была Хлебниковым, но я не мог
разобрать ее, сколько ни старался: черты многих слов были неявственны; я
только мог прочитать в разных строках следующие слова: бог, надежда,
камчатский исправник Ламакин, Алексей, курильцы, будьте осторожны, и
несколько других.
Я не мог вообразить, что бы значила эта записка. Если Хлебников пишет о
деле, что и должно быть, то какую связь имеет с нашим делом какой-то
Ламакин, о котором мы отроду не слыхивали? Наконец, я начал бояться, не
лишился ли он ума.
Мысль эта жестоко меня тревожила; потерять лучшего и благоразумнейшего
из товарищей для всех нас было горько. Когда Алексей пришел опять в наш
коридор вечером, я спросил его, не потерял ли ума Хлебников и что значит
записка его, которой я разобрать не мог. "Нет, после все узнаешь", сказал он
и опять оставил нас в величайшем недоумении. Я сообщил это обстоятельство
Муру, но записки послать не было возможно; он также не постигал, какую роль
неизвестный нам Ламакин мог бы играть между японцами и нами.
Напоследок, 4 сентября, повели нас опять в замок, где, по обыкновению,
до представления градоначальнику, посадили на дворе на скамейки и дали
курить табак. Тут мы имели случай свободно говорить, и Хлебников открыл нам
ужасную тайну, в которой Алексей ему признался. Она состояла в том, что
когда японцы, захватив с лишком за год перед сим Алексея и его товарищей,
расспрашивали их, зачем они приехали, то курильцы, вместо вымышленной ими