"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

войск, а также и в числе судов не скупились и рассеяли их по портам
Охотского берега, по Камчатке и по северо-западному берегу Америки. Между
прочим, слепой случай заставил нас сказать, что и в Петропавловской гавани
немало у нас императорских судов. Когда же японцы спросили сколько, то мы
нечаянно, к беде нашей, как то после окажется, попали на число семь.
В следующие два дня нас не призывали. Но мы заметили, что японцы стали
обходиться с нами ласковее, позволяли давать нашим матросам горячей воды и
выпускали их по одному в коридор для мытья своего и нашего белья {*40}. Дали
нам по чистой рубашке из присланного к нам платья, а также и матросам, по
просьбе нашей, дали из нашего белья по одной рубашке, согрели для нас ванну
и позволили вымыться {*41}.

Но за все эти снисхождения, нас несколько утешавшие, японцы открыли нам
такую новость, которая повергла, нас в ужасное уныние. 31 августа поутру,
при обыкновенном посещении нас дежурным офицером, лекарем и переводчиком,
последний говорил с Муром что-то, чего я расслышать не мог, и подал ему
бумагу. Мур, приняв ее, притворно смеялся и говорил, что это обман. Потом
вдруг сказал мне прерывающимся голосом, каким обыкновено говорит человек в
страхе и смущении: "Василий Михайлович, слушайте, слушайте!" и начал читать
следующее:
"1806 г. октября 12/24 российский фрегат "Юнона", под
начальством флота лейтенанта Хвостова, в знак принятия острова
Сахалина и жителей оного под всемилостивейшее покровительство
российского императора Александра Первого, старшине селения на
западном берегу губы Анивы пожаловал серебряную медаль на
владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно, как
российское, так и иностранное, просим старшину сего принимать
за российского подданного.
Подписано: Российского флота лейтенант Хвостов".
"У сего приложена герба фамилии моей печать".
Теперь всяк легко может себе представить наше положение! Могли ли мы
вообразить, что японцы нам поверят? Правительство их могло ли быть убеждено
одними нашими словами, чтоб человек, так мало значащий в государстве,
осмелился простереть дерзость свою столь далеко, чтоб брать самовольно
формальным актом народ в подданство России и раздавать сим людям медали с
изображением своего государя? Бумага сия уверяла японцев, что нападавшие на
них действовали по воле нашего императора. В таком случае они нас не иначе
должны были считать, как шпионами, которые думали в японцах сыскать дураков
и уверить, что нападения на них сделаны были своевольством частного лица, а
между тем высмотретв их берега и укрепления.
Сколь жестоко ни тронуло нас сие приключение, однакоже мы не потеряли
твердости и смело сказали японцам, что если они нам не верят, то пусть
убьют; смерть нас не страшит, а рано или поздно дело сие откроется в
настоящем виде; японцы станут раскаиваться в своем легковерии и пожалеют о
нашей участи, но уже пособить будет поздно. Нам только то больно, что японцы
так дурно мыслят о нашем правительстве. Как могут они думать, чтобы монарх
такой великой и сильной империи, какова Россия, унизил себя до такой
степени, чтоб послать горсть людей разорять беззащитные селения и пустые
земли присваивать своему скипетру? И чем? Раздачею медалей с его
изображением и бумаг за подписанием начальника торгового судна, которые были