"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

и советами ободрять и утешать их в несчастии, без чего они совсем потеряют
дух и предадутся отчаянию. Сделав нам такой ответ, японцы повели меня, а за
мною Мура и матроса Шкаева вдоль строения в одну сторону, а прочих в другую.
Мы со слезами простились со своими товарищами, считая, что, может быть,
уже никогда не увидимся. Меня ввели в коридор, сняли сапоги и вовсе
развязали веревки; потом велели войти в маленькую каморку, отделенную от
коридора деревянной решеткой. Я оглянулся, думая найти за собою Мура и
Шкаева; но в какое изумление пришел, увидев, что их тут не было, и не слыша
их голоса. Японцы же, не сказав мне ни слова, заперли дверь замком, а вышед
из коридора, и его замкнули также. Тогда я остался один; вообразив, что мы
заключены все порознь и, вероятно, никогда уже друг с другом не увидимся, я
бросился на пол в глубоком отчаянии.
Долго я лежал, можно сказать, почти в беспамятстве, пока не обратил на
себя моего внимания стоявший у окна человек, который делал мне знаки, чтоб я
подошел к нему. Когда я исполнил его желание, он подал мне сквозь решетку
два небольших сладких пирожка и показывал знаками, чтоб я съел их поскорее,
объясняя, что если другие это увидят, то ему будет дурно. Мне тогда всякая
пища была противна, но чтоб не огорчить его, я с некоторым усилием проглотил
пирожки. Тогда он меня оставил с веселым видом, обещая, что и вперед будет
приносить. Я благодарил его, как мог, удивляясь, что человек, по наружности
бывший из последнего класса в обществе, имел столько добродушия, что решился
чем-нибудь утешить несчастного иностранца, подвергая себя опасности быть
наказанным.
Вскоре после сего принесли мне обедать, но я не хотел есть и отослал
все назад. Потом и ужинать приносили, но мне и тогда было не до еды: я то
ложился на пол или на скамейку, то ходил по комнате, размышляя, нельзя ли
как-нибудь уйти.
На сей конец рассматривал я внимательно строение моей тюрьмы. Она была
в длину и в ширину по шесть шагов, вышиною футов восьми. От коридора
отделялась деревянной решеткой из довольно толстых брусьев, в которой и
двери были с замком; в стенах находились два окна с крепкими деревянными
решетками снаружи и о бумажными ширмами внутри, которые я мог отодвигать и
задвигать по воле, одно окно было обращено к стене какого-то строения,
отстоявшей от моей стены шагах в двух, а другое к полуденной стороне ограды
нашей темницы. Из этого окна я мог видеть горы, поля, часть Сангарского
пролива и противоположный нам берег Японии. Подле дверей, в сторону, был
небольшой чуланчик с отверстием на полу в глубокий ящик за замком, для
естественных надобностей. Посреди каморки стояла деревянная скамейка такой
величины, что я едва мог лежать на ней, а на полу в одной стороне постланы
были три или четыре рогожки - вот и вся мебель.
Рассмотрев весь состав места моего заключения, я увидел, что с помощью
одного обыкновенного ножа легко можно было перерезать в окне решетку часа в
три и вылезть на двор, а пользуясь темнотой ночи, мог я также перелезть
через деревянную стену и через вал. Но дело состояло в том, первое, где
взять нож, когда нам и иголки в руки не давали, а второе, если б я и вышел
на свободу, - куда итти одному и что после сделают японцы с несчастными
моими товарищами?
К ночи принесли мне бумажное одеяло на вате, совсем новое, и большой
спальный халат, также на вате, но так изношенный и перемаранный, что от него
происходил несносный запах гнилью и мерзкой нечистотою, Я бросил его в угол