"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

самых лакомых кусков, а это не добро предвещало. Мы еще прежде несколько раз
замечали, что если японцы должны были сделать для нас что-нибудь неприятное,
то всегда прежде потчевали лучше против обыкновенного.
И в этом случае было точно так: лишь только кончили мы свой завтрак,
как намбуские солдаты, отправленные с нами из Кунасири, посредством своего
курильского переводчика и нашего Алексея, по обыкновению своему
торжественным образом {*28} объявили нам, что, к великому их сожалению, они
не могут нас ввести в город иначе, как связав нам руки попрежнему, и тотчас
приступили к делу без дальних обиняков. Гоонзо со своими товарищами и
намбуский офицер, узнав о том, не хотели, чтоб руки у нас были завязаны
назад, но солдаты не соглашались на это и делали свои представления с
учтивостью. Тут у них начался спор, продолжавшийся более четверти часа.
Солдаты часто упоминали кунасирского начальника (надобно думать, что они
ссылались на его приказание непременно доставить нас в Хакодате связанными)
и настояли на своем; но Гоонзо отправил с донесением о сем деле в Хакодате
нарочного, который встретил нас верстах в двух или трех от Онно с повелением
развязать нам опять руки, что и было исполнено в ту же минуту.
Не доходя верст трех до города, мы остановились в одном домике ожидать,
пока пришлют повеление вести нас; между тем из Хакодате вышло множество
людей обоего пола и всякого возраста. Из мужчин некоторые были верхом, в
шелковом платье; одежда их и сбруя на лошадях показывали, что они люди
хорошего состояния.
Наконец, ввели нас в город, где народу было еще более, так что
конвойные наши с трудом могли очищать дорогу. Пройдя городом с полверсты по
одной длинной, весьма узкой улице, поворотили мы налево в переулок, который
вел в чистое поле. Тут, на возвышенном месте, увидели мы определенное для
нас здание. Вид его поразил меня ужасом. Мы могли видеть только длинную его
крышу, судя по коей можно было заключить о пространстве его. Самое же
строение было закрыто от взора нашего деревянной стеной, которую украшали
большие железные рогатки, а кругом стены обведен был, немного пониже ее,
земляной вал, обвешанный на сей случай полосатой материей. Подле ворот был
караульный дом, в котором сидели чиновники, а от караульного дома по дороге,
где мы шли, стояли солдаты в полном воинском уборе, в расстоянии сажен двух
один от другого, и с разным оружием, как то: один с ружьем, другой со
стрелами, третий с копьем и т. д. Офицеры были перед фронтом. В воротах
принимал нас от конвойных наших по списку какой-то чиновник и велел вести
далее на двор.
Тут-то открылся глазам нашим весь ужас предназначенного нам жилища. Мы
увидели большой, почти совсем темный сарай, в котором стояли клетки,
сделанные из толстых брусьев, совершенно подобные клеткам птичьим, кроме
величины; притом темнота не позволила нам обозреть их вдруг. Японцы
поставили нас всех рядом к стене, а сами стали рассуждать о нашем
размещении.
С полчаса мы стояли в ужаснейшем унынии, воображая, что, может быть,
нам суждено вечно не выходить из этого страшного жилища. Наконец, японцы
спросили меня и Мура, которого из матросов мы хотим иметь с собою. Мы очень
обрадовались, полагая, что они не хотят заключить нас каждого порознь, и
просили, нельзя ли еще присоединить к нам Хлебникова. Но японцы на это не
согласились. Причина отказа их была весьма основательна: они сказали, что с
матросами должен быть один из офицеров для того, чтоб он мог своим примером