"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

могли переступать. Но в носилках сидеть не было способа: они были так малы,
что мы должны были сгибаться, а завязанные руки не позволяли нам переменить
положение без помощи других, отчего нестерпимая боль разливалась по всему
телу. Притом мы шли по узкой тропинке, сквозь лес, где носилки наши часто
ударялись о пни, и как курильцы шли очень скоро, то всякий такой удар,
причиняя сотрясение телу, производил боль еще несноснее, и потому минут по
десяти ехали мы в носилках, а потом по часу шли пешком.
Наконец, перед закатом солнца, пришли мы к небольшой речке, где ожидали
нас две лодки. Речка эта, сказали нам, впадает в залив, при котором стоит
Аткис{21}, и объявили, что мы через короткое время будем там. Мура, меня и
двух матросов посадили в одну лодку, а Хлебникова с прочими в другую. Лодки
наши кругом были завешаны рогожками, так что кроме неба и того, что было в
лодке, мы ничего не могли видеть. Людей, поверженных в великое несчастие,
малейшее приключение может тревожить и утешить. Случай сей мы тотчас
истолковали счастливым предзнаменованием. мы думали, что подозрительность
японцев заставила их закрыть нас, чтоб мы не могли видеть залива и
окрестностей приморского города, а если так, то конечно конвойные наши имеют
причину полагать, что заключение наше будет не вечное и что рано или поздно
нас освободят; иначе, к чему бы им было таить от нас то, чего мы никогда не
будем в состоянии употребить ко вреду их.
Между тем лодки наши выплыли из речки в залив, и когда мы были наверху
надежды увидеть еще свое любезное отечество, один из бывших с нами солдат,
отдернув рогожи, сделал нам знак, не хотим ли мы встать и посмотреть залив и
город. Боже мой! Какой для нас удар - с верху надежды мы вмиг погрузились в
пропасть отчаяния.
Но надежда не совсем еще нас оставила. Мы вспомнили, что за двадцать
лет перед сим в здешний залив заходил русский транспорт; следовательно,
японцам не было причины от нас скрывать то, что русские давно уже видели и
знают. Мысль сия несколько нас успокоила, но все же мы лучше желали бы, чтоб
солдат не отдергивал рогожек, которых настоящая цель была скрыть нас от
комаров, а не внешние предметы от нас.
Мы приехали в Аткис уже ночью и встречены были отрядом воинской команды
с фонарями. Нас ввели в крепостцу, обвешанную полосатой бумажной материей, и
поместили в хороший дом, чисто внутри прибранный и украшенный живописью в
японском вкусе. Для нас всех была отведена одна большая комната, в которой
прикреплены были к стенам доски со вколоченными в них железными скобами, за
которые привязывали концы наших веревок. Впрочем, дали нам постели и одеяла
{*17}, накормили ужином, связали ноги попрежнему и оставили в таком
положении до утра.
17 июля мы дневали в Аткисе. Поутру развязали нам руки на несколько
минут, а потом опять завязали, обвертев их в больных местах тряпицами. Когда
веревки были сняты, мы не в силах были сами руки свои привести в натуральное
положение, а когда японцы начали их разгибать, боль была нестерпимая и еще
сделалась сильнее, когда опять стали они их завязывать. Кормили нас здесь
три раза в день, и дали по бумажному халату на вате, чтоб надевать сверху во
время дождя или холода.
18-го числа поутру перевезли нас через залив на южную сторону оного к
небольшому селению, накормили завтраком и повели далее таким же порядком,
как; я описывал выше. Носилки были с нами, и кто из нас хотел, тот мог
ехать; но конвойные наши всегда шли пешком; изредка только садились на