"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

были привязаны веревки, как бывает на весах, другими концами вверху вместе
связанные с продетым сквозь них шестом, которым несли доску люди на плечах.
Японцы, положив меня на эту доску, понесли вон.
Опасаясь, что нас хотят разлучить и что это, может быть, последнее наше
в сей жизни свидание, мы простились со слезами и с такой искренностью, как
прощаются умирающие. Прощание со мною матросов меня чрезвычайно тронуло: они
навзрыд плакали.
Меня принесли к морскому берегу и положили в большую лодку на рогожу;
через несколько минут таким же образом принесли Мура и положили со мною в
одну лодку. Этим неожиданным случаем я был чрезвычайно обрадован и
почувствовал на короткое время некоторое облегчение в душевной скорби. Потом
принесли Хлебникова, матросов Симонова и Васильева, а прочих троих поместили
в другую лодку. Наконец, между каждыми двумя из нас сели по вооруженному
солдату и покрыли нас рогожами, а, приготовившись совсем, отвалили от берега
и повезли нас, куда - неизвестно.
Японцы сидели смирно, не говоря ни слова и не обращая ни малейшего
внимания на наши стоны. Только один молодой человек, лет двадцати, умевший
говорить по-курильски и служивший нам переводчиком, сидя в весле,
беспрестанно пел песни и передразнивал нас, подражая нашему голосу и стонам,
когда мы, от боли и от душевного мучения, иногда взывали к богу.
На рассвете 12 июля пристали мы подле небольшого селения к берегу
острова Мацмая. Нас тотчас переложили в другие лодки и повели их бечевою
вдоль берега к юго-востоку. Таким образом тащили нас беспрестанно целый день
и всю следующую ночь, останавливаясь только в известных местах для перемены
людей, тянувших бечеву, которых брали из селений, находящихся по берегу.
Весь сей берег, так сказать, усеян строением: на каждых трех или
четырех верстах встречаются многолюдные селения; при каждом обильная рыбная
ловля. Заведения японские по сей части промышленности беспримерны; мы часто
проезжали тони в то время, когда вытаскивали из воды на берег невода
огромной величины, с невероятным количеством рыбы {*15}. Лучшая здешняя рыба
вся из рода лососины, та же самая, какая ловится в Камчатке.
Японцы предлагали нам кашу из сарачинского пшена и поджаренную рыбу.
Кто из нас хотел есть, тому они клали пищу в рот двумя тоненькими палочками,
которыми и сами едят, употребляя их вместо вилок. Что касается меня, то я не
мог употреблять никакой пищи.
Как бы то ни было, а добра от японцев нам ожидать было нельзя. Мы
думали, что самая большая милость, которую они нам окажут, будет состоять в
том, что нас не убьют, а станут держать по смерть нашу в неволе.
Мысль о вечном заключении ужасала меня в тысячу раз более, нежели самая
смерть. Но как человек и в дверях самой гибели не лишается надежды, то и мы
утешали себя мечтою, не представится ли нам когда-нибудь случай уйти. Не
вечно же японцы станут нас держать связанными; теперь они боятся, чтоб мы не
ушли, ибо корабль наш недалеко; но после, конечно, нас развяжут, не понимая,
на что могут отважиться люди отчаянные. Следовательно, мы будем иметь
средство уйти, завладеем лодкой, переправимся на Татарский берег, скажем,
что претерпели кораблекрушение, и будем просить, чтоб нас отвезли в Пекин, а
оттуда нетрудно будет, с позволения китайского правительства, приехать в
Кяхту. Вот и в России, в своем отечестве!
Но такие приятные, утешительные мечтания мгновенно исчезали. Так,
японцы вас развяжут, говорил нам здравый рассудок, но это будет в четырех