"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

продели веревки от шеи через матицы{20} и: вытянули их так, что мы не могли
пошевелиться, а после того, обыскав наши карманы и вынув все, что в них
только могли найти, начали спокойно курить табак. Пока нас вязали, приходил
раза два второй начальник, и показывал на свой рот, разевая оный, как
кажется, в знак того, что нас будут кормить, а не убьют.
В таком ужасном и мучительном положении мы пробыли около часа, не
понимая, что с нами будут делать. Когда они продевали веревки за матицы, мы
думали, что нас хотят тут же повесить; я во всю мою жизнь не презирал
столько смерть, как в этом случае, и желал от чистого сердца, чтобы они
поскорее совершили над нами убийство. Иногда приходила нам в голову мысль,
что они хотят повесить нас на морском берегу в виду наших соотечественников.
Наконец, они, сняв у нас с ног веревки, бывшие под икрами, и ослабив
те, которые были выше колен, для шагу, повели нас из крепости в поле и потом
в лес. Мы были связаны таким образом, что десятилетний мальчик мог безопасно
вести всех нас, однакож японцы не так думали: каждого из нас за веревку
держал работник, а подле боку шел вооруженный солдат, и вели нас одного за
другим в некотором расстоянии.
Поднявшись на высокое место, увидели мы наш шлюп под парусами. Вид сей
поразил мое сердце; но когда Хлебников, шедший за мною, сказал мне: "Василий
Михайлович! Взгляните в последний раз на "Диану"!", яд разлился по всем моим
жилам. "Боже мой, - думал я, - что значат эти слова? Взгляните в последний
раз на Россию; взгляните в последний раз на Европу! Так. Мы теперь люди
другого света. Не мы умерли, но для нас все умерло. Никогда ничего не
услышим, никогда ничего не узнаем, что делается в нашем отечестве, что
делается в Европе и во всем мире". Мысли эти терзали дух мой ужасным
образом.
Пройдя версты две от крепости, услышали мы пушечную пальбу. Наши
выстрелы мы удобно отличали от крепостных по звуку. Судя по многолюдству
японского гарнизона и по толстоте земляного вала, каким обведена крепость,
нельзя было ожидать никакого успеха: Мы страшились, чтобы шлюп не загорелся
или не стал на мель и через то со всем своим экипажем не попался в руки к
японцам. В таком случае горестная наша участь никогда не была бы известна в
России.
Более всего я опасался, чтобы дружба ко мне Рикорда и других оставшихся
на шлюпе офицеров не заставила их, пренебрегая правилами благоразумия,
высадить людей на берег в намерении завладеть крепостью, на что они могли
покуситься, не зная многолюдства японцев, собранных для обороны оной. У нас
же оставалось всего офицеров, нижних чинов и со слугами пятьдесят один
человек. Мысль эта мучила меня до чрезвычайности, тем более, что мы никогда
не могли надеяться узнать об участи "Дианы", полагая, что японцы нам не
откроют, что бы с нею ни случилось.
Я был так туго связан, а особливо около шеи, что, пройдя шесть или семь
верст, стал задыхаться. Товарищи мои мне сказали, что у меня лицо
чрезвычайно опухло и почернело. Я едва мог плевать и с нуждою говорил. Мы
делали японцам разные знаки и посредством Алексея просили их ослабить
немного веревку, но пушечная пальба их так настращала, что они ничему не
внимали, а только понуждали нас итти скорее и беспрестанно оглядывались. Я
желал уже скорее кончить дни свои и ожидал, не поведут ли нас через реку,
чтобы броситься в воду; но скоро увидел, что этого мне никогда не удастся
сделать, ибо японцы, переходя с нами через маленькие ручьи, поддерживали нас