"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

так, чтоб вмиг можно было оное выхватить.
Мы пристали к берегу, в расстоянии сажен шестидесяти или осьмидесяти от
ворот крепости. Я, курилец Алексей и один матрос вышли на берег, а прочим
приказано от меня было держать шлюпку на воде, не позволять японцам до нее
дотрагиваться и, не спуская глаз с меня, слушать, что я буду приказывать. На
берегу встретил меня японский чиновник, называемый оягода {*12}{17}, и с ним
еще два офицера. При них было двое простых японцев и более десяти человек
курильцев. Все японцы, как чиновники, так и рядовые, были в богатом шелковом
платье и в латах с ног до головы и имели при себе по сабле и по кинжалу за
поясом, а курильцы были без всякого оружия. У меня же была наружу одна
сабля, а шести пистолетов, разложенных за пазухой и по карманам, они видеть
не могли.
Оягода принял меня очень учтиво и ласково и просил подождать на берегу
начальника крепости, который скоро выйдет. Я его тотчас спросил, что бы
значило то, что они положили все оставленные нами вещи в кадку и выставили
на воду.
- С тем чтобы возвратить вам, - сказал он, - ибо мы думали, что вы не
хотите более вступать с нами ни в какие переговоры, а до окончания их мы
ничего принять не можем.
Я тотчас вспомнил описание посольства Лаксмана, где упоминается, что
японцы до окончания веденных им переговоров никаких подарков принимать не
хотели, а после брали все, что он им давал; почему с сей стороны я
совершенно успокоился.
Вскоре и начальник появился в полном вооружении, в сопровождении двух
человек, также вооруженных; один из них нес предлинное копье, а другой его
шапку или шлем, похожий на наш венец, при бракосочетаниях употребляемый, с
изображением на нем луны. Ничего не может быть смешнее его шествия: потупив
глаза в землю и подбоченясь фертом, едва переступал он, держа ноги одну от
другой так далеко, как бы между ними была небольшая канавка.

Я ему сделал европейский поклон, на который он мне отвечал поднятием
левой руки ко лбу и наклонением головы и всего тела вперед, а потом начался
у нас разговор. Я извинялся, что крайняя нужда заставила нас причинить им
столь много беспокойства, а он жалел, что по незнанию настоящей цели нашего
прихода принуждены они были в нас палить, и спрашивал, зачем, при входе
нашем в гавань, не послали мы от себя шлюпки навстречу к выехавшей из
крепости лодке; если б мы это сделали, то не произошло бы никакого
недоумения. Я уверял его, что мы никакой лодки не видали, чему, вероятно,
туман был причиной. Впрочем, приметно было, что он искал предлога извинить
свой поступок и говорил неправду; ибо, при входе нашем в гавань, мы
смотрели, по обыкновению, весьма зорко вокруг себя, так что и птица не
скрылась бы от нас, не только лодка. Потом спросил он, я ли начальник
корабля или там есть другой, старее меня, и повторял этот вопрос несколько
раз.
Напоследок спрашивал, откуда мы идем, зачем пришли к их берегам и куда
от них намерены итти. Чтоб не возбудить в них страха и подозрения
объявлением настоящей причины плавания нашего вокруг их островов, сказал я,
что мы возвращаемся из восточных пределов нашей империи в Петербург,
встретили много противных ветров и, быв долго в море, имеем недостаток в
воде и дровах, для запасения коих искали удобной гавани; но, нашед случайно