"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

мелькнуло его глазам что-то позорно-драное, грязно-голубое, никакому взгляду
не предназначенное... - Вот. К начальству бы надо. Они небось не скоро еще?
Баба Вера стала с готовностью подниматься. С многосложной болью в
спине, в пояснице, в коленях выпрямилась, быстро отерла лицо сгибом руки и
убежденно заговорила:
- Это только ты, Ванька-дурак, да я дура, до света подымаемся горб на
них ломать за восемьдесят рублей в месяц, дерьмо из-под них вывозить да
пустые бутылки. А они, мил-человек, в это время еще сладкие сны смотрят (тут
она зло-актерски хохотнула), как бы тебе, дураку, да мне, дуре, еще лучшее
жизнь сделать: чтобы мы и вовсе спать не ложились!
Сколь ни помнил Чашкин бабу Веру, всегда она была вот такая: в злобе на
весь белый свет, ничем не довольная. (Что-то смутное вспомнил тут Чашкин из
рассказов Антониды о бабе Вере: без мужа растила дочку, дочка уехала, к
внукам бабку не подпускает...)
- А вот эти тряпки откудова?! - вопрошала между тем баба Вера, чуть ли
не тыча в лицо Чашкину каким-то драньем. - Думаешь, казенные? Ха! Это, не
поверишь, еще Олькин халат, сама шила! А вот это - мешок, в запрошлый год из
Егоровска комбикорм привозила! А ты говоришь...
Чашкина вдруг опять болезненно окатило, уже знакомым слабеньким ознобом
неболезненно продрало. "Что ж это со мной? Столб-столбом стою зачем-то в
приемной... тряпки мне в лицо тычут... А я вместо того, чтобы..."
- У меня, баба Вера, мать вроде как помирает, - сказал он. - Телеграмму
вот сегодня принесли.
Бабу Веру будто на взлете подсекли. Руки с протянутыми к Чашкину
тряпками она по-актерски бессильно обронила вдруг. Лицом разочарованно
поскучнела.
Отворачиваясь к ведрам, в лицо ему не глядя, сказала с хмуростью в
голосе: - "Что ж... Немолодая уже, наверное? Все там будем"... - и вдруг
ужасно обрадовалась случившимся словам. Почти с весельем повторила, почти
пропела: "Всс-е там будем!" - и еще раз повторила, и еще раз.
Ловко опеленав тряпкой щетку, небрежно и властно выгнала мусор в
коридор. За десять секунд управилась.
Остановившись в дверях, оглянулась:
- Ну, а к этим зачем?
- Да позвонить вот хотел. Может, позволят?
Она коротенько подумала. Сказала, как приказала: - "Тогда сиди-жди!
Любка-то маленько раньше, чем они, приходит", - и пошла. И снова, непонятно
от чего взбодрившись, словно бы с вызовом кому-то запела в коридоре: -
"Всс-е там будем! Всс-е там будем!"
Чашкин сел на уголок стульчика и стал ждать - как проситель. - с вялой
досадой удивляясь на себя, севшего почему-то именно так, на уголок
стульчика, сразу же покорно-терпеливую позу приняв именно просителя.

"Цок, цок, цок!" - бойко-весело застучали в коридоре остренькие
каблучки. - Дядя Ваня! Привет!
Молоденькая, сияюще-умытая, влетела в приемную Любка.
Может, ей и хотелось говорить посдержанней (повод все-таки был не из
веселых), да только никак невозможно было ей сдержать упруго рвущееся из нее
наружу утрешнее веселье жизни. Семнадцать лет ей было.
"Вжик! Вжик!" - скинула сапожки. Одной рукой принялась