"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

- Так, - произнес Вячеслав Иванович, покосившись на календарик. -
Чашкин... Макальщик... - устремился упорным взглядом в лицо Чашкину, но все
равно не сумел вспомнить, ради чего его вызывал. - Макалыпик - это что? -
спросил, выигрывая время.
Чашкин неохотно ответил.
(Он тоже разглядывал директора. Почему-то именно сегодня он чувствовал
свое право вот так, холодно и нахально, глядеть на директора и видеть, как
на рентгене, что сидит перед ним молодой лодырь, хорошо кормленный, нежно
себя любящий и потому прямо-таки по-детски разобиженный случившимися с ним
неприятностями - заметно пустяковый мужик из тех бодрых захребетников,
которых ощутимо много поприбавилось в последние годы и которые шустрили,
кормись при людях, приезжая-отъезжая на "Волгах" своих и "газиках" с
портфелями, которые они умели носить так, будто там не протокол лежит
какого-нибудь собрания, а чертеж атомной, не меньше, бомбы - всегда
театрально-деловиты, гладко бритые, ладно стриженные, неуловимо похожие друг
на дружку и серенькими костюмчиками, и галстуками, и непременной алой цацкой
на лацкане пиджаков, и спортивной своей припрыжкой, и, главное, тщательно
таимой от всех, но всегда ощущаемой тревогой, которая прямо-таки излучалась
от них, - тревогой перед разоблачением, можно было бы сказать, если бы хоть
для кого-то была тайной имитаторская, наглая и жалкая одновременно, сущность
их неспокойного существовании.
Вот один из таких субчиков и сидел перед Чашкиным, изо всех сил
напрягаясь, чтобы принять начальственную осанку, и откровенно страдал, не
зная, что сказать Чашкину, которого он вызвал, явно забыв, ради чего
вызвал.)
- Мавкальщик, - неохотно ответил Чашкин, наставительно исправив
ударение на то, заведомо неправильное, - которое почему-то принято было на
фабрике с неведомых времен. - Мавкаю. Цепляю заготовку. Мавкаю в одну
химию - вынимаю - мавкаю в другую химию, потом на транспортер.
- Ясно, - озадаченно произнес Деркач и вдруг просиял. "Чуткость!" -
вспыхнуло перед глазами, как типографским шрифтом набранное. "Забота!"
- Да, Чашкин... - произнес Вячеслав Иванович, напустив на лицо
озабоченно-сочувственную мину и зная наверняка, что сейчас сказанное
наверняка станет известным внизу. (Плевать ему было, что думают о нем внизу.
Не собирался он засиживаться на этой фабрике! Все же сказал, механически
последовав шаблону, принятому среди начальствующего люда, который гласил,
что нет вреда, кроме пользы, совершать время от времени благодеяния, тем
более если они ни малейшего труда тебе не составляют.)
- Да, Чашкин, - раздумчиво повторил он. - Мать это, видишь ли, такое
дело... Люба меня тут проинформировала. В общем, я думаю, так: возьмешь мою
машину. Через два часа будешь в области. На дневной рейс успеешь. Мать.
Чашкин, это такое дело, что раздумывать нечего.
И тут напористо, тревожно затрещал телефон.
Деркач трубку схватил молниеносно. Тотчас неприветливо покосился на
Чашкина и сказал, не умея скрыть разочарования:
- Тебя.
И вдруг почти вскричал нервно:
- В приемную, в приемную иди!
Чашкин вышел.