"Джон Голсуорси. Из сборника "Оборванец"" - читать интересную книгу автора

- при свете звезд, в блеске солнечных лучей, в лунном сиянии, в полях и
лесах, на вершинах холмов, на речных берегах. Цветы, птицы в полете, лепет
ветра, изменчивая игра света и красок - все, что приводит в отчаяние
человека, решившего извлечь из них пользу, она брала и обнимала бездумно,
бесцельно и была счастлива. Кто осмелится сказать, что лучшее в жизни
досталось не ей? Кто?.. Бересклет! Какая-то веточка с несколькими ягодами -
и сколько сомнений она разбудила в нем! Да что же такое красота, если не
сочетание определенных форм и цветов, придающее вещам дополнительную
ценность - повышенную ценность на людском рынке! Ничего больше, решительно
ничего!
А ягоды бересклета все рдели в солнечном свете, нежные, недосягаемые!
Взяв палитру, он смешал на ней темно-красный краплак, белила,
ультрамарин. Но что это? Кто вздохнул у него за спиной? Нет, никого не
видно!
"А, черт побери! - подумал он. - Это же несерьезно. Я не лучше Алисии,
в самом деле". И он принялся писать в своей знаменитой манере веточку
бересклета.


"СОБАКА ОКОЛЕЛА"

Перевод В. Рогова

До окончания "Великой войны" я не предполагал, что некоторые из
оставшихся в тылу также принесли огромную жертву.
Мой друг Харбэрн, ныне покойный, был родом из Нортамберлэнда или еще
откуда-то с севера; это был коренастый седеющий человек лет пятидесяти, с
коротко остриженной головой, небольшими усами и багровым лицом. Мы с ним
жили по соседству за городом, и оба держали собак одной породы - эрделей, не
меньше чем по три сразу, так что мы могли случать их и этим были полезны
друг другу. Мы часто ездили в город одним поездом. Его пост давал ему
возможность выдвинуться, но до войны он мало этим пользовался, погруженный в
откровенное безразличие, почти переходившее в цинизм. Я считал его типичным
грубовато-добродушным англичанином, который гордится своим цинизмом и
привержен к спорту - он увлекался гольфом и ходил на охоту, как только
представится возможность; он казался мне хорошим товарищем, всегда готовым
помочь в беде. Был он холост и жил в домике с верандой недалеко от меня, а
рядом с ним стоял дом немецкой семьи по фамилии Гольштейг, прожившей в
Англии около двадцати лет, Я довольно хорошо знал эту дружную троицу - отца,
мать и сына. Отец, уроженец Ганновера, чем-то занимался в городе, мать была
шотландка, а сын - его я знал и любил больше остальных - только что окончил
школу. У него было открытое лицо, голубые глаза и густая светлая шевелюра,
зачесанная назад без пробора, - симпатичный юноша, несколько похожий на
норвежца. Его мать обожала его; это была настоящая горянка из Западной
Шотландии, скуластая брюнетка, уже начавшая седеть, улыбалась она мило, но
насмешливо, а ее серые глаза были, как у ясновидящей. Я несколько раз
встречал Харбэрна в их доме, потому что он наведывался туда по вечерам
поиграть с Гольштейгом в бильярд, и все семейство относилось к нему
по-дружески. На третье утро после того, как мы объявили Германии войну,
Харбэрн, Гольштейг и я ехали в город в одном вагоне. Мы с Харбэрном