"Джон Голсуорси. Из сборника "Оборванец"" - читать интересную книгу автора

теперь в каких-нибудь пяти милях от Алисии. Заходила и она к нему
нежданно-негаданно, после обычных своих скитаний - как бы случайно
появлялась в доме с полевыми цветами или папоротником в руках и первым делом
ставила их в воду. Ходила она всегда с непокрытой головой, и почти все в
округе были убеждены, что она не в своем уме. В те дни художники только и
говорили об Уоттсе, и редко когда свидание с Алисией обходилось без споров о
знаменитом символисте. Сам Скудамор не признавал Уоттса, возмущался
погрешностями в его рисунке, его грубыми аллегориями. Алисия же со
свойственной ей необычайной горячностью неизменно утверждала, что он великий
художник, потому что старается изобразить самую душу явлений. Особенно
любила она картину, названную женским именем "Айрис", что значит "Радуга". В
картине этой, странной и причудливой, действительно было некоторое сходство
с нею самой.
- Да, конечно, он потерпел неудачу! - говорила она. - Он стремился к
невозможному, стремился всю жизнь. Ах, терпеть не могу эти твои ярлыки, Дик!
Какой в них смысл? Красота слишком огромна, слишком бездонна!
Бедняжка Алисия! По временам она, право, бывала утомительна.
Он и сам толком не знал, как это получилось, что осенью 1904 года она
поехала вместе с ними за границу, в Дофине. Это было просто ужасно. Никогда
в жизни он больше не возьмет с собой человека, который в лютый мороз
отказывается идти домой. Местечко это было как будто создано для художников.
Скудамор снял маленький "шато" {От франц. chateau - загородный дом.} у
подножия горы Гланда и поселился там с женой, старшей дочерью и Алисией. Он
был весь поглощен работой, стараясь применить свою прославленную манеру к
новым местам с их коричневыми, туманно-голубыми и серыми тонами, и
любоваться этими холмами и долинами ему удавалось только урывками. С
маленькой, усыпанной гравием площадки перед флигелем, приспособленной под
мастерскую, открывался захватывающий вид на старинный город Ди с его
черепичными крышами. В лучах утреннего солнца и на закате эти
розовато-желтые плоские крыши искрились внизу, а рядом смутно голубела
извилистая Дрома, и на покрытых виноградниками склонах чернели подстриженные
кипарисы. Он писал, не переставая. Чем занималась Алисия, никто хорошенько
не знал, но, возвращаясь домой, она восторженно рассказывала о том, что
видела, - о людях, о животных, обо всем. В одном ее излюбленном местечке они
побывали - это был полуразрушенный монастырь, высоко на горе Гланда. Они
позавтракали в этом прелестном, уединенном уголке, где можно было еще
различить и старые русла ручейков и пруды, где сохранились остатки древней
часовни - правда, теперешний владелец все приспособил для хозяйства. И вдруг
Алисия ушла, не дослушав их восхищенных похвал, и они нигде не могли найти
ее, пока не вернулись домой. Можно было подумать, что их громкие восторги ей
неприятны! Домой она принесла ветку с золотистыми ягодами - как они
называются, никто не знал. Ягоды были почти так же восхитительны, как
бересклет на каменной ограде.
И к нему пришло четвертое воспоминание.
Рождество. Трескучий мороз. Каждое деревцо вокруг маленького "шато"
покрылось инеем и сверкало в свете звезд, как будто осыпанное вишневым
цветом. Черное небо над побелевшей землей было усыпано бесчисленными
звездами. Горный ветер резал, как бритва, а далеко внизу, в маленьком
городе, слабо мерцали одинокие желтые огоньки. Сказочно прекрасная это была
ночь - совершенно в "японской манере", но что за лютый холод! Больше пяти