"Джон Голсуорси. Из сборника "Оборванец"" - читать интересную книгу автора

сможем работать в поле - и я и дети. Как-нибудь перебьемся. Держись, милый.
Скоро все это кончится. И я буду с тобой. Макс, не бойся. Да они и не вышлют
тебя никуда, вот увидишь, Макс.
А потом словно вдруг кто-то клал ледышку ей на грудь, у нее мелькала
мысль: "А если пошлют? А тетушка? А сын? А дочери? Что мне тогда делать?"
Потом стали появляться длинные списки, и людей сгоняли в огромные
партии и высылали в страну, язык которой многие из них уже почти забыли. Имя
Гергарта пока еще не попало в списки. Списки эти вывешивали обычно на
следующий день после еженедельных свиданий миссис Гергарт с мужем, и она
уговаривала его заявить протест, если его имя появится в списке. С большим
трудом ей удалось убедить его, и он пообещал сделать это.
- Нужно надеяться на лучшее, Макс, и видеть во всем хорошую сторону, -
умоляла она его. - У тебя сын в английской армии; они не посмеют тебя
выслать. Они не смогут быть такими жестокими. Никогда не нужно отчаиваться.
Имя его появилось в списках, но потом его вычеркнули, и теперь время
тянулось в тягостном ожидании, в ужасной неизвестности, и злобное лицо,
словно из ночного кошмара, глядело на миссис Гергарт со страниц ее любимой
газеты. Она снова читала эту газету и ненавидела ее, насколько ей позволяло
ее добросердечие. Ведь это она медленно и верно убивала ее мужа, убивала
всякую надежду на счастье; она ненавидела эту газету и читала ее каждое
утро. Вслед за розой и красновато-коричневыми хризантемами в ее маленьком
садике появились новые цветы - сначала несколько январских подснежников,
потом одна за другой несколько голубых сцилий и наконец бледные нарциссы,
которые называют "ангельскими слезками".
Мир запоздал, но цветы по-прежнему распускались до срока в их маленьком
парнике, около кухонной трубы. И вот наконец наступил чудесный день, когда
миссис Гергарт получила удивительное письмо, извещавшее ее, что Гергарт
возвращается домой. Его не вышлют в Германию - он возвращается домой!
Сегодня, сегодня же, в любую минуту он может оказаться здесь. Когда она
получила это письмо - она так давно не получала ничего, кроме еженедельных
писем от сына, который еще служил в армии, - когда его принесли, она
намазывала маргарином хлеб для тетушки, и, разволновавшись сверх всякой
меры, намазала маргарин слишком толсто, непростительно и расточительно
толсто, уронила нож и стала всхлипывать и смеяться, прижав руки к груди, а
потом вдруг запела: "Чу! Вот ангелы поют!" - и не было в ее пении ни складу,
ни ладу. Девочки уже ушли в школу, тетушка наверху не могла ее услышать,
никто не слышал ее и никто не видел, как она вдруг упала в деревянное кресло
и, все еще держа в вытянутых руках тарелку с хлебом, дала волю слезам и
поплакала от души, сидя одна за безупречно чистым белым столом. Он
возвращается домой, домой, домой! Вот она, хорошая сторона! Светлые звезды!
Прошло почти четверть часа, прежде чем она овладела собой и
откликнулась на стук - это тетушка наверху стучала в пол, напоминая, что ей
давно уже пора завтракать. Она второпях вскипятила чай и пошла наверх.
Длинное невыразительное лицо старушки загорелось жадностью, когда она
увидела, как толсто намазан маргарином хлеб; но маленькая миссис Гергарт ни
слова не сказала ей, что означает это пиршество. Она только смотрела, как
ест ее единственная подруга, и слезы все еще стекали по ее покрасневшим
щекам, и слова песни все еще звучали у нее в голове:

Всюду мир и доброта,