"Джон Голсуорси. Из сборника "Смесь"" - читать интересную книгу автора

привычку по нескольку дней кряду не раскрывать рта. Редко попадается
человек, с которым можно поговорить по душам. Остальные только поднимают
тебя на смех, принимают за идиота или чудака, одним словом, за существо,
которое надо запереть в клетку или привязать за ногу.
- Да, - говорил французик. - Когда я приехал сюда, я думал, что скоро
вернусь во Францию, теперь я уже не так уверен в этом. Теряю иллюзии.
Говорят, что у денег есть крылья, но ко мне они не летят. Поверьте, мой
друг, я всю душу вкладываю в бритье этих субъектов. Как они страдают,
бедняги, какие они несчастные! Вы скажете: зачем пьют? Но только это их и
спасает, другой радости нет! Я, к сожалению, не могу пить, организм не
позволяет. Вот здесь. - И он показал, где именно организм не позволяет. -
Вам тоже, дружище, видно, не очень-то везет, но вы молоды. Да что говорить,
faut etre philosophe - будем философами! Но вы представляете себе, как в
этом климате трудно оставаться философом - особенно южанину!
Когда я уходил надолго из ночлежки, потому что мне уже нечего было
закладывать в ломбард и нечем платить за койку, он давал мне денег, именно
давал, так как в таких местах денег не одалживают: если человек здесь
расстается с деньгами, то это значит, что он их просто отдает, и счастье,
если еще вдобавок его не ограбят. Много здесь таких парней, которые
высматривают у кого-нибудь ботинки или приличное пальто и, когда все заснут,
извлекают выгоду из своей бессонницы и сразу исчезают с этими вещами.
Нравственность отступает перед нищетой - для нее нужен человек из железа, а
эти люди из соломы. Одно только можно сказать об англичанах, попавших на
дно, - они не кровожадны, как их французские или итальянские собратья.
Я ушел из ночлежки и нанялся кочегаром на пароход, потом некоторое
время бродяжничал и наконец через полгода снова вернулся в ночлежку. В
первое же утро я увидел своего приятеля француза. Был день стрижки и бритья,
и он работал изо всех сил, его руки, ноги - все было в движении, и более,
чем когда-либо, он напоминал муравья. Мой француз еще больше пожелтел, и на
его лице как будто прибавилось морщинок.
- А! Вот и вы! - окликнул он меня по-французски. - Я знал, что вы
вернетесь. Подождите, пока я побрею этого субъекта, мне о многом надо с вами
поговорить.
Мы пришли на кухню - большую, с каменным полом и обеденными столами - и
сели у огня. Был январь, впрочем, огонь здесь, на кухне, горел и зимой и
летом.
- Итак, вы вернулись, - сказал француз. - Не повезло? Ничего, ничего,
терпение! В вашем возрасте не страшно потерять еще несколько дней... Какие
стоят туманы! Видите, я все еще здесь, а мой товарищ, Пигон, умер. Помните
его - такой высокий мужчина, черноволосый. Он еще держал лавчонку на этой
улице. Приятный человек и мой большой друг. Женатый. Его жена - красивая
женщина. Правда, слегка перезрелая, у нее, видите ли, много детей, но
красивая и из хорошей семьи. Пигон умер внезапно, от разрыва сердца. Одну
минуту, я сейчас вам все расскажу...
Это случилось в один прекрасный октябрьский день, вскоре после того,
как вы уехали. Я только что кончил брить наших ночлежников и сидел у себя в
лавке. Пил кофе и думал о бедняге Пигоне - это было на третий день после его
смерти. Вдруг - бац! Стук в дверь, и появляется мадам Пигон. Спокойная,
очень спокойная - сразу видно, что хорошо воспитанная женщина из хорошей
семьи. Красивая и такая представительная... Но щеки бледные и глаза красные,